Изменить размер шрифта - +


     - Господни смотритель! Сколько больных  у  вас  в  настоящее  время?  -
спросил он.
     - Двадцать шесть, ваше .преосвященство.
     - Да, я насчитал столько же, - подтвердил епископ.
     - Кровати стоят слишком близко одна к другой, - добавил смотритель.
     - Да, я заметил.
     - Комнаты не  приспособлены  для  палат,  и  проветривать  их  довольно
затруднительно.
     - И мне так показалось.
     -  А  когда  выпадает   солнечный   день,   садик   не   вмещает   всех
выздоравливающих.
     - Я тоже об этом подумал.
     - Во время эпидемий - в нынешнем году был тиф, а два  года  тому  назад
горячка - у нас бывает иногда до сотни больных, и мы просто не знаем, что  с
ними делать.
     - Да, эта мысль тоже пришла мне в голову.
     - Ничего не поделаешь, ваше  преосвященство,  -  сказал  смотритель,  -
приходится мириться.
     Этот разговор  происходил  в  столовой  нижнего  этажа,  имевшей  форму
галереи.
     С минуту епископ хранил молчание.
     - Сударь, - спросил он смотрителя больницы, -  сколько  кроватей  могло
бы, по-вашему, поместиться в одной этой комнате?
     - В столовой вашего преосвященства? - с изумлением вскричал смотритель.
     Епископ обводил  комната  взглядом  и,  казалось,  мысленно  производил
какие-то измерения и расчеты.
     - Здесь можно разместить не менее двадцати кроватей, - сказал он как бы
про себя.  -  Послушайте,  господин  смотритель,  вот  что  я  хочу  сказать
-продолжал он громче. - Тут,  по-видимому,  какая-то  ошибка.  Вас  двадцать
шесть человек, и вы ютитесь в пяти или шести  маленьких  комнатках.  Нас  же
только трое, а места у нас хватит на шестьдесят человек. Повторяю, тут явная
ошибка. Вы заняли мое жилище, а я  ваше.  Верните  мне  мой  дом.  Здесь  же
хозяева - вы.
     На следующий день все двадцать шесть больных бедняков были переведены в
епископский дворец, а епископ занял больничный домик.
     За все время своего пребывания в Дине епископ Мириэль ничего не изменил
в этой записи. Как видим, он называл ее сметой распределения своих  домашних
расходов.
     Батистина приняла такое распределение средств с полнейшей  покорностью.
Для этой святой души  епископ  Диньский  являлся  одновременно  и  братом  и
пастырем; другом - по закону кровного родства  и  наставником  -  по  закону
церкви. Она любила его и благоговела перед ним, не мудрствуя  лукаво.  Когда
он  говорил,  она  слушала  и  не  возражала,  когда  он   действовал,   она
безоговорочно одобряла. Одна лишь служанка, Маглуар, тихонько  ворчала.  Как
мы могли заметить, епископ оставил себе только тысячу ливров, что  вместе  с
пенсией Батистины составляло полторы тысячи ливров в год. На эти-то  полторы
тысячи и жили две старушки и старик.
Быстрый переход