Возможно, отец хотел мне помочь, но не мог быстро принять решение. Или он сразу решил отказать, но не мог сказать мне об этом. Так или иначе, для чего-то ему понадобилась эта пятиминутная прогулка по саду. Наконец отец вернулся и сказал:

— Хорошо, я даю тебе слово, что Петербург не предпримет никаких военных действий в отношении федеральной власти до окончания вашей спецоперации. Но у меня есть два условия: одно для Романова, второе для тебя.

— Какие условия?

— Ваша операция должна быть окончена до осени.

— С этим проблем не будет, мы должны успеть спасти ребят до предстоящего референдума в Польше.

— И ты пообещаешь мне никогда не участвовать в боевых действиях федералов против Петербурга.

— Я и не собирался, но…

— Это важно, — перебил меня отец. — Я не хочу, чтобы ты пострадал от руки эльфов, от моей армии. Единственная возможность этого избежать — это твоё неучастие в боевых действиях.

— Но ты ведь должен понимать, если эльфы нападут на Новгород, на Кутузовскую академию, мне придётся её защищать. Я не смогу убежать как трус.

— Понимаю, — согласился отец, он ненадолго призадумался и сказал: — Дай мне слово никогда не участвовать в боевых действиях против эльфов на земле Петербургской губернии.

— Даю слово, — сказал я.

Возможно, я погорячился, в жизни могло произойти всякое, но я понимал, что без моего обещания отец не даст своего — не нарушать перемирие. Однако на всякий случай я уточнил:

— Даю слово не участвовать в боевых действиях на территории Петербургской губернии против эльфов на стороне федеральных войск. Но оставляю за собой право защищать себя и своих близких где бы то ни было и любым способом.

— Хорошо, меня это устраивает, — сказал отец, протянул мне открытую ладонь и добавил: — А я обещаю не начинать никаких военных действий в отношении федеральной власти до окончания вашей спецоперации!

Я пожал отцу руку и испытал необычное чувство — будто нахожусь с ним на равных. Понятно, что молодой студент Кутузовской академии не мог быть по-настоящему равным грозному главе петербургских сепаратистов, но всё же мы пожимали друг другу руки не как отец с сыном, а как представители двух противоборствующих сторон. И я заметил, что отец смотрит на меня с гордостью. Возможно, впервые в жизни я это увидел столь отчётливо. Отец не разделял моих взглядов и ненавидел тех, с кем я был заодно, но я увидел в его глазах уважение. Это было неожиданно и, что ни говори, приятно.

— Но поверит ли тебе Романов? — спросил отец. — Не подумает ли, что я тебя обманул?

— Надеюсь, поверит, — сказал я. — У него не очень-то большой выбор.

— У тебя есть с собой телефон?

— Да.

— Дай его мне.

Я удивился и быстро достал из кармана телефон, разблокировал экран и протянул отцу аппарат. Отец взял телефон, набрал на экране номер и сказал:

— Пусть мне по этому номеру позвонит Воронцов. Я подтвержу ему данное тебе обещание. И возьму с него встречное обещание, сообщить мне об окончании вашей спецоперации в течение трёх дней с момента, как это произойдёт. Но имей в виду, если позвонит не Игорь Константинович, а кто-то другой, я после этого и с Воронцовым не буду разговаривать.

Отец вернул мне телефон, я вбил номер в память и на всякий случай его запомнил — полностью доверять гаджету в такой важной ситуации я не мог.

— А потом ты всё-таки нападёшь на федералов? — не удержавшись, спросил я, убрав телефон в карман.

— Потом я убью Романова, — спокойно ответил отец.