— А что мне делать в ансамбле?

— Так ведь и вас приглашали. Там есть танец акробатов, он так и называется — «Цовкра».

— Ну вот, — обратился ко мне Сугури с соседской крыши. — Добились-таки своего! Видишь, друг, что делают с нами наши жены?

— Нет, не вижу.

— Как это не видишь?

— А так: я еще не женат.

— Эх, где мои двадцать лет! — сказал Сугури уже в воздухе, перепрыгивая на террасу своей сакли. — И не женись, друг, не женись никогда — вот мой тебе совет. Вах, как все получилось!

Продолжая сетовать на своеволие женщин, Сугури прошел в саклю и стал спешно готовиться к отъезду.

— Ты уж извини, не смог тебя принять, как подобает. Но ведь за вертолетом нелегко угнаться. Так что я спешу. Ей от меня не скрыться. Куда бы ни утанцевала она на своих ногах, я последую за нею на руках.

Мы вместе вышли из аула и распрощались. Он поехал на попутной машине за женой в Париж, а я пешком отправился в Кубачи, раздумывая по пути о том, что и с женитьбой не кончаются неприятности, доставляемые нам любимыми женщинами.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

У ДОРОГИ НЕТ КОНЦА, НО ЕСТЬ ПРИВАЛ

1

По дороге в родной аул меня подстерегала еще одна встреча, после которой в моей бедной голове окончательно все перепуталось.

Вот я перевалил хребет Сутбук и ступил на родную землю. Сердце трепетало как стрелка компаса, когда с ним приближаются к аулу Амузги, где все жители — кузнецы. Вдруг впереди на дороге показался всадник на белом арабском скакуне. На наезднике был простой дорожный наряд, но весь облик говорил о том, что это настоящий джигит. Конь под ним пританцовывал, будто на спортивном параде. Звонко ёкала селезенка. Приблизившись, всадник придержал коня и легко спрыгнул на землю. Это был не кто иной, как Азиз, сын Кальяна, — мой соперник в борьбе за Серминаз.

Представляю себе, как выглядели мы с ним на этой дороге — лучший из молодых мастеров аула, гордость наших златокузнецов, и я, несчастный ремесленник, который не только ничего не приобрел в странствиях, но потерял и то, что имел, — свой инструмент; всеми почитаемый джигит, отправляющийся из родного села на поиски счастья, и байтарман, с пустым корытом возвращающийся в родные места; статный красавец в дорожном наряде и весь в синяках, заросший оборванец!

— Салам, Бахадур! — приветствовал меня Азиз, внимательно оглядывая.

— Здравствуй, Азиз! — пожал я его руку.

— Возвращаешься?

— Как видишь.

— А я вот отправляюсь в путь. Только три дня и успел побыть дома после Москвы. Старик и слушать не хотел, чтобы я отдохнул немного. Я, говорит, за тебя слово дал, ты, говорит, должен победить этих непутевых… — Тут Азиз запнулся, поняв, что сказал лишнее. Он посмотрел на меня виноватым взглядом. — Скажи, Бахадур, ты на меня не в обиде?

— Почему же, Азиз?

— Ну, мы ведь все-таки с тобой соперники!

— Выходит, что так, — ответил я спокойно, хотя при слове «соперники» почувствовал, будто моего сердца коснулось раскаленное шило.

— Мне неловко и перед тобой, что встал на твоем пути, и перед Серминаз, — мы и ее оскорбляем этим дурацким соперничеством. Я ведь ее почти не знаю: когда уезжал учиться, она совсем девочкой была, а теперь и разглядеть ее не успел толком.

Да подари он мне стальную блоху, которую подковал тульский Левша, я не обрадовался бы сильнее. Но странствия приучили меня к выдержке, поэтому я не бросился ему на шею, а только спросил:

— Но если ты не знаешь, любишь ли ее, зачем же отправляешься за свадебным подарком?

— Видишь ли, Бахадур… — Азиз никак не мог найти слов.