|
Оглядываясь то на Даф, то на Нату, Мошкин закудахтал, как Курочка Ряба, и вместо золотых яиц понес какую-то ахинею. Все же заметно было, что он больше склоняется к тому, чтобы посмотреть на новую резиденцию. – А ты-то там зачем? – спросила у него Дафна. – Ну я это… одним глазком, – принялся оправдываться Мошкин. Даф уступила. Про себя же подумала, что в том-то и проблема, что на мрак нельзя взглянуть «одним глазком», как и с крыши многоэтажки нельзя упасть слегка. Вот и сейчас, выдернутые на время из цепких лапок мрака, бывшие наемные сотрудники вновь устремлялись к нему, как оса, которую только что заботливо выудили чайной ложкой из варенья, опять, жужжа, в него влетает. Ната и Чимоданов ушли сразу. Евгеша потоптался с минуту, посмотрел на Дафну виноватыми щенячьими глазками и тоже слинял в мутную неизвестность. – Чего ты в него вцепилась? Ну хочет идти и пусть идет! – только теперь удивился Меф. Пока Ната и Дафна спорили, он благоразумно не вмешивался, чтобы не оказаться в положении человека, из любопытства всунувшего голову в закрывающиеся двери метро. – Жалко его. Все кому не лень из него веревки вьют, – сказала Даф. – Просто он мягкий, – заметил Меф. – Если бы был мягкий, я бы не беспокоилась. Он бесхребетный. – Ну я и говорю… – Ты говоришь «мягкий». Мягкость и бесхребетность – разные вещи. Мягкость – от силы и мудрости. Бесхребетность – от слабости, вялости и полного отсутствия внятных внутренних ориентиров. Бесхребетного человека можно заставить пойти в магазин и убить молотком кассира. А вот мягкого – не заставишь. Мягкие люди на самом деле очень твердые. Все герои на войне – настоящие, не случайные – были мягкими. Психопаты обычно тихо сидели в окопах и размышляли, как слинять, получив неопасную рану в ногу, – сказала Дафна. Меф рассеянно выслушал ее и подумал, что вот, тянет же его к умным девушкам. Видно, природа так устроила, что у кого чего нет, тот то и ищет. Они купили два бутерброда с сосисками и, капая кетчупом, присели на горячий мрамор пешеходного перехода недалеко от Дома книги. Дафна надеялась, что Хнык отстанет, но тот все маячил и вертелся поблизости, то отбегая, чтобы с кем-нибудь заговорить, то вновь подскакивая к ним. Лишь когда Даф решительно сунула руку в рюкзак, Хнык спохватился и стал прощаться. – Покусики, мои лапусики! Бай-бай! Жестким пальцем короткопалой мужской руки он нажал на нос Дафны, сказав «Пыки-пык!». Женская же тонкая рука ласково скользнула по щеке Мефа. – Какая лапочка! И щетинка еще не колется! – проворковал он и исчез прежде, чем Дафна поднесла флейту к губам. – Уф! Отделались! Что это был за псих? Где ты с ним познакомилась? – спросил Меф с досадой. Как всякий нормальный, не любящий излишне мудрить парень, склонный к здоровому деспотизму, он желал знать жизнь девушки полностью, начиная с момента, как в детском саду в нее запустили огрызком от яблока. – Э-э… Работали вместе, – пояснила Даф. – Что, серьезно? Где? – В одной конторе. – Это ее они умчались смотреть? – Э-э… Ну да, – подтвердила Даф. – А при чем тут Прасковья? – спросил Меф. Дафна ощутила, что еще немного, и она окончательно запутается в объяснениях. |
