Да приходи же наконец, подумал он, не стоять же мне тут всю ночь. Этак и воспаление легких схватить можно. Он плохо переносил начало весны, его любимым временем года была осень. Все, что хотя бы отдаленно напоминало об осени, ласкало его душу. В осени все ясно, нет ничего неопределенного, и ты смело смотришь в будущее. А март, апрель — о них и вспоминать противно. Третий день весны. Казалось бы, о зиме можно было бы забыть, но леденящий холод пробирал до костей. Только засунутая в карман рука ощущала тепло от ореховой рукоятки револьвера.

Одного, потом еще одного и еще одного.

И залечь на дно.

Только сейчас до него дошло, что дело могло затянуться надолго. Как он об этом раньше не подумал? Кто знает, когда заявится писака и заявится ли вообще. Можно простоять тут всю ночь напролет, а никто и не подумает прийти. И придется тогда дежурить здесь Бог знает сколько ночей.

Ждать в темноте, пока...

Наконец-то.

По улице кто-то шел. Мальчишка семнадцати-восемнадцати лет. Засунув руки в карманы, он оглядывался по сторонам. На уме у него какая-то пакость — это уж точно. Вот он нырнул в тень, отбрасываемую эстакадой, и в это время снова вдалеке сверкнула молния. На этот раз расстояние поглотило звук громового раската. Еще одна машина, разбрызгивая лужи, пронеслась по эстакаде, огни ее фар скользнули по голым веткам деревьев. Он еще дальше отступил в тень.

Мальчишка был одет в джинсы и черную кожаную куртку.

На ногах высокие кроссовки. Обернулся, посмотрел через плечо. Потом снова обернулся, посмотрел направо, налево, прямо перед собой. Остановился под эстакадой, вынул из кармана электрический фонарик. Луч света заплясал по чистой, недавно оштукатуренной стене. Лицо мальчишки расплылось в ухмылке, словно он узрел обнаженную красотку.

Так он и стоял, водя лучом фонарика по стене, внимательно осматривая все ее пространство. Его глаза и луч фонарика словно насиловали девственно чистую стену. Потом он сунул руку под полу куртки, достал оттуда краскопульт и отступил от стены на несколько шагов, чтобы лучше примериться.

В левой руке он держал фонарик, в правой — краскопульт.

Наконец нашел место для своего шедевра.

На стену брызнула красная краска. Он вывел букву П, потом А, потом У. За его спиной послышался шорох, мальчишка резко обернулся и увидел мужчину в черной широкополой, надвинутой на самые глаза шляпе и темном пальто с поднятым воротником. В руке у него был револьвер.

— Вот, — произнес мужчина.

И дважды выстрелил ему в лицо.

Не проронив ни звука, мальчишка рухнул на тротуар под эстакадой. Из ран на лице потекла кровь. Рядом с его телом валялся краскопульт. Снова прогремел выстрел, на этот раз пуля вошла мальчишке в грудь. Мужчина нагнулся, рукой в перчатке поднял краскопульт, нажал на пусковую кнопку, вмонтированную в крышку, и залил красной краской кровь, медленно растекавшуюся по лицу и груди его жертвы. Красная краска смешалась с красной кровью. А в это время, пробуравив ночную тьму огнями своих фар, по эстакаде пронеслась еще одна машина и скрылась вдали, там, где недавно сверкали молнии.

— Подумаешь невидаль, — произнес Паркер. — Я помню, как однажды даже на Пасху шел снег.

— Снег 23-го марта — невероятно, — отозвался Клинг.

— Но уж если на Пасху такое могло случиться, — талдычил Паркер.

— А я помню, как в каком-то году евреи и христиане праздновали Пасху в один и тот же день, — вмешался в разговор Мейер.

— Всякое бывает, — сказал Карелла.

— Это потому, что еврейская Пасха произошла от христианской, — бездумно сболтнул Паркер.

Мейер не счел нужным отвечать на такую чушь.

А мрачное серое мартовское небо засыпало город снегом.