После того, как Оберманн кончил декламировать, несколько крестьян встали и спели в его честь песню; это была "Песня героев", известная повсюду на равнине Троады, и он, вскинув руки, крикнул поющим: "Молодцы! Молодцы!".

София видела, что он был в восторге. Но она не могла разделить с ним победное чувство. Он все еще был отдельным от нее человеком, которого следовало наблюдать и изучать.

— Позвольте мне обнять жену, — сказал он по- английски. — Пойдем, София. Они должны видеть, как ты прекрасна. Вторая Елена. Понимаете? Елена.

Она неохотно вошла в круг света, и ее появление, казалось, вызвало к жизни звуки музыки.

Вперед вышли трое крестьян со скрипкой, альтом и контрабасом. Раздалась живая мелодия здешних мест, у скрипки было четыре струны, у альта три, а у контрабаса только две, но старенькие инструменты обладали мощным мелодичным звучанием. Оберманн увлек Софию и в свете фонаря начал танцевать с ней. По ходу танца музыканты перешли на ритм вальса, и Оберманн стал двигаться более торжественно.

— Я не танцевал вальс со дня свадьбы, — прошептал он. И туг же понял, что проговорился. В Афинах после брачной церемонии не было никакого вальса.

— Свадьбы? Какой свадьбы?

— Никакой. Ничего.

— Какой свадьбы, Генрих? — Она продолжала кружиться с ним на освещенной площадке.

— Я был тогда очень молод.

Он последовал за ней из светлого круга; празднество продолжалось, музыканты заиграли другую мелодию.

— Я собирался рассказать тебе, София. Я вдовец. Это было очень давно. Все осталось в прошлом.

— Кто она?

— Русская. Я познакомился с ней, когда работал в Санкт-Петербурге. Вскоре я понял, что она груба и злопамятна.

— А дети?

— Детей не было. — К ним приблизился Леонид, решив, что Софии стало плохо, но Оберманн нетерпеливо замахал руками, чтобы тот ушел. — Даю тебе слово.

— Как ее звали?

— Елена Лишкина. Я почти забыл ее имя.

— Когда-нибудь забудешь и мое. — София не удивилась тому, что у него была другая женщина. Но ее ужаснуло, что он ничего не сказал перед свадьбой. Нет, не ужаснуло. Стало стыдно за него. Она нечаянно обнаружила слабость там, где раньше видела только твердость и целеустремленность.

И рассердилась. — Разве ты не должен был сказать мне? Моим родителям? В моей стране мужчина, который был женат, и холостяк — совсем не одно и то же. А в чем причина? Тебе пришлось бы заплатить больше?

— Это никак не связано, София. Я боялся расстроить тебя.

— Но ты собирался расстроить меня после свадьбы. Разве не так?

— На самом деле все гораздо проще.

— Чего еще вы не сказали мне, герр Оберманн? Не ты ли отравил свою мать? — София была в ярости. — Может быть, ты убийца детей? Убийца жены? Или, возможно, эта Елена еще жива?

— Тише, София. Леонид услышит.

— А, так значит, знаменитый Оберманн боится сплетен. Смешно. — Она повернулась и под тревожным взглядом мужа направилась к Леониду. Вскоре она вернулась и, не глядя на мужа, сказала: — Леонид отвезет нас.