Идея жить в самом логове, где с одной стороны комендатура, с другой — полицаи, мне совсем не улыбалась. Но против комсомольского задания не попрешь. Надо — значит надо.

Тем более как кузнец я мог выбираться из села — отвозить свою продукцию в город, ездить за сырьем и необходимым оборудованием. Даже подмастерье мне дали. Так что передавали мне записочки наши люди, внедрившиеся в качестве персонала в различные учреждения. Я передавал их людям из леса. Или сам нырял в лес. По-разному бывало. Напоминало мне все это то, чем я уже занимался при поляках. Но сейчас было все гораздо жестче. И гораздо опаснее. Немцы цацкаться не будут. А как они умеют пытать и казнить — об этом были все наслышаны.

Но пока эксцессов не было. Селяне нас, комсомольцев и активистов, кто отличился при СССР, сдавать не спешили, даже закоренелые националисты. Одни жалели или сочувствовали, другие просто опасались и жили по принципу «пусть кто другой заложит, но не я, а то отомстят».

Между тем эти националисты, наши и пришлые, заняли все хлебные и административные должности в селе и в городке. И начали проталкивать везде свои идейки — о вечном и благодатном союзе Гитлера-освободителя и Западной Украины.

Но и это еще было не страшно. А страшное началось, когда в сентябре прибыло пополнение во вспомогательную полицию. Три десятка человек, заселившихся в казарме в Вяльцах. На следующий день они пошли наводить порядок в селе всей толпой. И в этой самоуверенной, лыбящейся, бесстыдной толпе я рассмотрел сперва Купчика, а потом и Оглоблю. Нашлась пропажа. Долго таились и вот вылезли.

Что их возвращение выйдет мне боком — в этом сомнений не было. Да и не только мне. Эта парочка знала тут всех, наверняка уже составила арестный список. У них ко многим счеты. И я был в списке на самом видном месте.

Я раздумывал, не пора ли уже делать ноги. Но не успел. Ко мне пришли в один далеко не прекрасный вечер.

Полицаи вышибли ударом ноги дверь. Ворвались в дом. Тетку уронили на пол. Сестре врезали ногой так, что она сползла по стенке. А меня от души отделали прикладом.

— Э, он нам живой нужен! — остановил избиение Оглобля, когда Купчик вошел в раж. — И способный говорить.

— Да тут бы его и закопать. — Купчик перевел дыхание и вытер со лба выступивший пот.

— Ты чего. У нас приказ, — сказал Оглобля. — А то немцы нас самих закопают. Ты же их знаешь…

Глава вторая

В тот вечер в Бортничах и Вяльцах задержали еще семерых комсомольцев. В комендатуре у меня всю ночь выспрашивали, какие козни я плету против Нового Порядка, кто мои соучастники. Били. Потом переполненная камера в здании бывшего отдела НКВД, где ныне располагалась полиция.

— Положат нас всех. Не выпустят, — сокрушались сокамерники-комсомольцы.

Я тоже мысленно расстался с жизнью. Сомневаться, что полицаи пристрелят нас без лишних душевных терзаний, а наоборот, с большой радостью, не приходилось.

Спас ситуацию наш сельский староста. Напросился к коменданту с жалобой. Мол, и так рабочих рук не хватает, а тут еще кузнеца единственного забрали. Да и остальные задержанные в хозяйстве люди полезные. А вдруг, глядя на такое, вся молодежь убежит? Кто налог платить будет?

Новые власти на местах тогда еще не озверели окончательно. И поскольку комендант отвечал и за хозяйство, и за поборы с населения, то только махнул рукой:

— Выпустить грязных мерзавцев.

И нас отпустили.

Другим так не повезло. Месяцем позже в соседнем селе Нижние Пороги полицаи повязали всех оставшихся там коммунистов, комсомольцев и просто лояльных к советской власти. Троих забили и запытали насмерть. Остальных отправили в лагеря.