Она ворвалась между сражающимися, тальхеры заплясали приветственный танец, сталкиваясь с саблей Омаланы – в ритме быстром, словно стук сердца пустынного тушканчика. Она оттолкнула бедром Аэвера – гордость молодого воина должна была от такого немало пострадать – и встала между ним и змеей. В конце концов, для того и существуют старшие кузины, для того она и училась танцу сабель и носила белые ножны.

Но она еще никогда никого не убивала.

А ее противница – убивала.

После ей рассказывали о той схватке, прибрав тела, когда старейшины приказали обоим родам уйти в дома. Якобы обе они вошли в кхаан’с за долю мгновения, а воздух вокруг них выл от звона стали. Деане повезло, что она как раз тренировалась и была разогрета – если бы не это, Омалана выпустила бы ей кишки на втором или третьем ударе. Они сражались, окруженные заслоном мелькающей стали, а все, что попыталось бы тот заслон переступить, разнесли бы на кусочки.

Она не слишком хорошо помнила саму схватку, не сумела бы восстановить каждый удар и укол, каждый блок и каждое уклонение. Это был транс другой, отличный от привычного тренировочного, как прыжок с обрыва отличается от слежения за летящей птицей. Дикий, яростный, он пульсировал в крови музыкой и был сладок при каждом вздохе. Ей хотелось смеяться и танцевать, но ведь именно это она и делала. Танцевала со смертью, а тальхеры перестали быть саблями, а стали частью ее воли, тела, сознания.

На минуту, на несколько мгновений, она даже полюбила Омалану, полюбила искренней, сестринской любовью, как любят того, кто пожертвовал тебе прекрасный дар. И понимала, как никогда ранее, ее боль, невозможность получить белизну на ножны, рождающие ярость и презрение к остальным, чувство утраты, желание доказать всем, что она хороша… нет, что она лучше всех остальных. А еще – пустоту, растущую с каждой вырванной из тел душою. Деана знала, что, хотя их боевые умения сходны, между ними немалая разница. Омалана не сумеет сделать того, что сможет она, Деана. Омалана не смотрит в противника, в его сердце, не понимает его, не обладает сочувствием к нему и не видит в нем собственного отражения.

И потому она проиграет.

Деана помнила самый конец схватки, когда она отыскала ритм, скрытый за кажущимся хаосом и непредвиденностью атак противницы, поняла, когда именно та выйдет из кхаан’с, поскольку разочарование, вызванное невозможностью добраться до Деаны, вытолкнет ее из транса. И тогда Деана ее убила – не могла сделать ничего больше, та не приняла бы поражения, раны или разоружение превратили бы ее в богиню мести, что станет убивать ударом в спину или подсыпать яд в воду. Кроме того, Деана все еще ее любила и продолжала сочувствовать, потому именно из-за сочувствия – а почему бы еще? – она разрубила противнице сонную артерию, отбила два последних удара и смотрела, как Омалана умирает.

Кхаан’с нес в себе много даров.

После схватки, когда она, все еще возбужденная, стояла над телом Омаланы, Деана встретила взгляд своего мастера. Дреан х’Кеаз выполнил жест наливания воды. «Понимаешь? – спрашивали его глаза. – Теперь ты понимаешь?»

Он показывал ей этот жест сотни раз во время тренировок, объясняя, что полный боевой транс – он как наливание воды в новый сосуд. Влить себя в противника, почувствовать его, понять, войти в шкуру врага.

И тогда она поняла.

Ты не побеждаешь чужака, ты всегда сражаешься с самим собою.

Погруженная в такие мысли и воспоминания, пришла она к пещере, где выносились приговоры. Ей было это нужно, чтобы не начать трястись, поскольку казалось, словно все тренировки перед зеркальцем пропали во Мраке и оказались совершенно зряшными.

– Ты готова? – Тетка еще раз смерила ее взглядом с ног до головы.

– Более готовой не стану.

– Ну тогда входим.