|
Они были большими, но не такими огромными, как мне хотелось. «Меня это не волнует, – сказал я, – в книге доктора Флага есть котел, и ты, черт возьми, будь любезен объяснить Томсону, что у вас в лагере был такой». Но Гарвей капризничал, как невоспитанный ребенок, и ни за что не хотел уступить. Он говорил, что им бы никогда не удалось пронести огромный глиняный котел через сельву – у них и так был тяжелый груз. Потом Маркус сказал, что в нашей повести африканцы практически остаются в тени и что в Конго ему никогда не попадались африканцы-людоеды. Тогда какого черта в лагере должны готовить еду в котле каннибалов? Но нельзя же написать роман о событиях в Африке без котла каннибалов! В конце концов я пригрозил ему: «Или ты рассказываешь Томсону об огромном котле, который был у вас в лагере, или можешь искать себе другого адвоката!»
Я не говорил ни слова. Нортон счел себя обязанным продолжить. Он смотрел сквозь меня, точно я стал прозрачным. Адвокат рассуждал: – Вы этого не знали, но мы составляли хорошую команду. Например, с персонажем Пепе у меня возникли определенные проблемы. В «Пандоре в Конго» лев Симба возвращается и в самую критическую минуту спасает главного героя. В моем рассказе Пепе тоже возвращался на поляну, чтобы выручить Маркуса. Но как вы, вероятно, прекрасно помните, в конце «Пандоры в Конго» Симба оказывается в лондонском зоопарке. По вполне понятным причинам мы не могли допустить, чтобы этот персонаж приехал в Англию. Я не знал, как поступить. И Маркус сам придумал конец истории этого персонажа. Естественно, он подверг его пыткам, а потом убил. Нортон снова замолчал. Но, поскольку я был нем как рыба, он продолжил: – Гарвей был личностью жестокой. Гиену можно посадить в клетку, но приручить ее нельзя. Между нами нередко возникали стычки. Например, он потратил целых три беседы с вами, описывая исключительно якобы совершенные им сексуальные подвиги с главной героиней. Я кричал на него. – Тут Нортон погрозил пальцем в пустоту, словно Маркус все еще сидел перед ним: – Я говорил ему: «Веди себя пристойно, Гарвей! Не отклоняйся от сценария! Доктор Флаг привязал своих героев к двум разным столбам, чтобы они могли избежать плотских искушений. А ты что тут вытворяешь!» Но он только смеялся своим обычным злобным смехом, показывая зубы на нижней челюсти, и говорил: «Ой, помолчите, вы не знаете, как скучно жить в тюрьме. Дайте мне немножко поразвлекаться с этим идиотом Томсоном». – Вы раньше говорили, что адвокаты и писатели дополняют друг друга, – резко прервал его я. – Но есть одна существенная разница: ложь писателей не приносит никому вреда. Нортон развел руками и нанес ответный удар: – Да неужели вы ничего не понимаете, чудак вы человек? Это делает вашу книгу по-настоящему литературным произведением. До сегодняшнего дня вы были только записывающим устройством, журналистом, которому недоступны первоисточники. Но когда книга будет признана продуктом вашей фантазии, она станет романом в полном, широком и величественном смысле этого слова. Мне захотелось возразить ему, но каждый раз, когда я собирался произнести что-нибудь, когда слова уже были готовы вырваться за границу губ, я замолкал. Нортон уважал мое молчание. Протрезветь до конца мне не удалось, мои легкие готовы были провалиться вниз, поэтому с каждой минутой становилось все яснее, что я не смогу выразить свои мысли так полно, как того требовал момент. Нортон улыбнулся. Оставлять противников в споре без доводов было его специальностью. Мне приходилось делать усилия даже для того, чтобы сидеть в кресле ровно. Я по-прежнему прижимал одну руку к груди, а вторую к спине, чтобы мои легкие не двигались. Как я мог говорить? Но Нортон ошибался. В конце концов мне удалось сконцентрировать суть вопроса в трех словах. Как ребенок выплевывает плохо прожеванный кусок мяса, который застрял у него в горле и не дает ему дышать, я выпалил: – Вы меня обманули. |
