|
Подобные мысли часто посещали меня в течение всей моей смертной жизни. У меня в голове вертелись весьма скептические и саркастические мысли относительно «очищения», но в этом возрасте я уже умела прилично вести себя в обществе и ни в коем случае не подвергла бы унижению ни отца, ни братьев. Эти полоски козлиной шкуры, как тебе известно, Дэвид, называются фебруа, и «февраль» происходит от этого слова. Ну, хватит о языке и о волшебстве, которое он невольно приносит с собой. Конечно, Луперкалии имели какое-то отношение к Ромулу и Рему; возможно, в них даже слышался отзвук человеческих жертвоприношений древности. Ведь головы молодых людей бы-ли испачканы козлиной кровью. У меня мурашки бегут по коже, так как эта же церемония у эт-русков, задолго до моего рождения, могла быть куда более жестокой. Может быть, тогда Мариус и увидел мои руки. Потому что я подставляла их под церемо-ниальный хлыст, и мне, как ты понял, нравилось привлекать к себе внимание, смеясь вместе с другими вслед убегающим мужчинам. В толпе я заметила Мариуса. Он посмотрел на меня, потом вернулся к книге. Как странно. Я увидела, что он стоит, прислонившись к дереву, и пишет. Никто никогда не стоял у дерева с книгой в одной руке и с пером в другой. Рядом с ним застыл раб с бутылочкой чернил. У Мариуса теперь были длинные, удивительно красивые волосы. Настоящий дикарь. «Смотри, вон наш друг Мариус, высокий варвар, он пишет», – сказала я отцу. «Мариус всегда пишет, – с улыбкой ответил он. – Мариус только для этого и годится. По-вернись, Лидия. Стой спокойно». «Но он смотрел на меня, отец. Я хочу с ним поговорить». «Ты не сделаешь этого, Лидия! Ты не удостоишь его ни единой улыбкой». По дороге домой я принялась расспрашивать отца: «Если ты собираешься выдать меня замуж, если избежать этого омерзительного исхода я смогу только путем самоубийства, почему ты не выдашь меня за Мариуса? Я не понимаю. Я бо-гата. Он богат. Я знаю, его мать была дикаркой, кельтской принцессой, но отец его принял». «Откуда тебе все это известно?» – сухо поинтересовался отец. Он остановился на полпути, что всегда было дурным знаком. Толпа расступилась и забур-лила. «Ну, не знаю; все говорят об этом. – Я обернулась. Там все еще ждал, не сводя с меня взгляда, Мариус. – Отец, пожалуйста, позволь мне с ним поговорить!» Отец опустился на колени. Большая часть толпы уже разошлась. «Лидия, я понимаю, что для тебя это ужасно. Я уступал каждому возражению, что ты вы-сказывала против соискателей. Но поверь мне, сам император не одобрит твой брак с таким су-масшедшим бродячим историком, как Мариус! Он никогда не служил в армии, он не может вой-ти в сенат – это просто невозможно. Придет время, и ты выйдешь замуж за подходящего человека». Когда мы уходили, я снова обернулась, желая лишь одного – отыскать взглядом Мариуса, но, к моему удивлению, он застыл на месте и смотрел на меня. Со своими развевающимися во-лосами он напоминал Вампира Лестата. Он выше Лестата, но обладает тем же гибким сложени-ем, такими же голубыми глазами, сильными мускулами и открытым лицом, которое можно на-звать почти красивым. Я вырвалась от отца и подбежала к нему. «Послушайте, я хотела выйти за вас замуж, – сказала я, – но отец мне не позволил». Мне никогда не забыть выражение его лица. Но не успел он ответить, как отец схватил ме-ня в охапку и завел с ним ни к чему не обязывающий, соответствующий правилам приличия разговор: «Так как, Мариус, идут дела у твоего брата в армии? А как твоя история? Я слышал, ты на-писал тринадцать томов». Мой отец попятился и буквально унес меня с собой. Мариус не двигался и не отвечал. Вскоре мы присоединились к остальным и поспешно поднимались на холм. |
