|
Когда сегодня вечером ты пришел в кафе, я и не обратила особенного внимания на эти блокноты. Их было два. Оба толстые. От них приятно пахло старой кожей. Но лишь когда ты положил их на стол, я смогла уло-вить посланный твоим всегда сдержанным и невозмутимым разумом импульс, свидетельствую-щий о том, что они имеют ко мне отношение. Я выбрала столик в центре переполненного зала, как будто мне хотелось оказаться в сере-дине водоворота смертных запахов и событий. У тебя был довольный вид, ты ничего не боялся и чувствовал себя как дома. Ты был одет в очередной потрясающий костюм современного покроя и плащ из гребенной шерсти, сшитый со вкусом, но по моде Старого Света, а твоя золотистая кожа и светящиеся глаза вскружили голову всем до единой женщинам и даже некоторым мужчинам. Ты улыбнулся. Должно быть, я показалась тебе улиткой – в этом-то плаще и капюшоне, в золотых очках, закрывавших половину лица, и со следами дешевой фиолетово-розовой – цвета синяков – помады на губах. В зеркале, в магазине, она произвела на меня соблазнительное впе-чатление – мне понравилось, что не придется прятать рот, ибо теперь губы мои практически ли-шены естественного цвета. С этой помадой я могла улыбаться. На мне были эти перчатки из черного шелка с отрезанными концами, чтобы пальцы сохра-няли чувствительность, а чтобы ногти не сверкали в кафе, как хрусталь, я намазала их сажей. Ты поцеловал протянутую мною руку. В тебе остались прежняя смелость и приверженность внешним приличиям. А потом ты очень тепло улыбнулся, и в этой улыбке, по-моему, было больше от тебя прежнего – ты казался слишком мудрым для столь молодого и крепкого существа. Твоя поистине идеальная внешность привела меня в восхищение. «Вы не представляете, как я рад, – сказал ты, – что вы пришли и позволили мне сесть к вам за столик». «Я захотела этого только благодаря тебе, – ответила я, поднимая руки, и заметила, что, не-смотря на сажу, сияние моих ногтей слепит тебе глаза. Я потянулась к тебе, ожидая, что ты вот-вот отпрянешь, но вместо этого ты накрыл темной и теплой ладонью мои холодные белые пальцы. «Вы воспринимаете меня как. живое существо?» – спросила я. «О да, определенно, – как сияющее и совершенно живое существо». Мы заказали кофе – ведь этого ожидали от нас смертные, – и, получая от его тепла и аро-мата больше удовольствия, чем они могут себе представить, даже поболтали ложечками в чаш-ках. Передо мной поставили красный десерт. Десерт, конечно, по-прежнему стоит на столе. Я заказала его просто потому, что он крас-ный – клубника в сиропе, с резким сладким запахом, который понравился бы пчелам. Твои льстивые речи вызвали у меня улыбку. Но они мне понравились. Я их игриво пере-дразнила. Я сбросила капюшон и тряхнула головой, чтобы мои густыe, темно-коричневые воло-сы замерцали на свету. Конечно, смертные не обратят на них такого внимания, как на светлые волосы Мариуса или Лестата. Но я люблю свои волосы, мне нравится, как они окутывают мои плечи, – и мне по-нравилось то, что я прочла в твоих глазах. «Где-то глубоко во мне кроется женщина», – сказала я. Писать все это здесь, в блокноте, оставшись в одиночестве, – значит придать чрезмерное значение вполне тривиальному моменту, и признание в этом кажется мне ужасным. Дэвид, чем больше я пишу, тем больше меня увлекает концепция повествования, тем больше я убеждаюсь в важности согласованности и последовательности, которые возможны на бумаге, но не в жизни. Но я ведь даже не предполагала, что вообще решусь прикоснуться к твоей ручке. Мы про-сто разговаривали. «Пандора, тот, кто не способен видеть в вас женщину, попросту глупец», – сказал ты. «Как разозлился бы Мариус, узнав, что мне приятно это слышать, – откликнулась я. |
