Магнус Торг слегка улыбался. Казалось, он не замечает ничего и целиком поглощен беседой, но кто ближе знал его, мог бы сразу заметить, что forste kriminalassistent находится в крайнем нервном напряжении. То и дело его глаза перебегали с одного окна салона на другое. За окнами был прекрасный лет ний день, царила полная тишина. Только от шоссе иногда слышался рокот проезжавшего автомобиля. На газонах, с каждой стороны виллы, в беспечных позах стояло по одному полицейскому. Возле калитки, ведущей на пляж, тоже виднелась фигу ра в темном мундире. Кроме машины, на которой приехал следователь, еще одна такая же, с надписью «Polis», стояла у во рот пансионата.

Люди Магнуса Торга были на своих местах, а он сам поглядывал на часы, отмечал путь, пройденный длинной стрелкой, и усилием воли заставлял себя вести непринужденную беседу с королем репортеров.

Раза два кто-то заглянул в салон, но, увидев двух мужчин, занятых серьезной беседой, тут же удалился.

XV. Доктор Нилеруд

кончает писать дневник

Вторник, 20 июня.

Итак, у меня осталось двадцать минут, чтобы закончить свои записки. О бегстве через парк не может быть и речи: внизу стоят трое полицейских. Придется бежать иным путем...

Все-таки раскрыл меня этот Магнус Торг. Признаюсь, я недооценил противника. Ничего не скажешь — наделал ошибок. А что касается мундира, то я все же был прав. Какой еще может сравниться с тем великолепным зеленым, в котором так здорово выглядела немецкая молодежь. Черепа на фуражках, знак «SS» на воротнике!

Это были времена! Вспоминаю, как я стоял на железнодорожной станции, а вокруг шевелилась толпа недочеловеков. Одно короткое движение моей тросточки означало для них жизнь или смерть. К сожалению, у меня было слишком доброе сердце. Следовало бы их всех без исключения послать в газовые камеры. Мария Янссон была бы уже мертва двадцать пять лет, и я не встретил бы ее в пансионате на Страндвеген. Всех этих французов, поляков, норвежцев, голландцев, бельгийцев и прочих недочеловеков надо было сразу уничтожить. Вместо одного Освенцима построить по крайней мере сто таких лагерей. Сегодня нам приходится дорогой ценой платить за нашу доброту.

Эти двое: Мария Янссон и Станислав Тшечецкий только мне обязаны тем, что жили еще целых двадцать пять лет. В конце концов, старый рыбак сам виноват: нечего открывать ночью дверь только потому, что тебя попросили об этом по-польски.

Немного неприятно, что пришлось сунуть нож в спину это му детине со светлыми волосами. А зачем он бродил по пляжу как раз тогда, когда я возвращался, ликвидировав старого рыбака? Конечно, если бы я знал, что Магнус Торг уже давно меня подозревает, то оставил бы в покое этого блондина и испробовал последний шанс: бежать куда-нибудь в Южную Америку. Может, и удалось бы...

Проклятый полицейский! Специально вызвал из Стокгольма этого поляка. Я совсем не заметил тогда вечером, что Овицкий обратился ко мне по-польски. Я ведь знал, что убийца Марии Янссон не выйдет из кустов, ждал какой-то провокации, но со всем не подозревал, что речь идет о проверке моего знания польского языка.

И потом этот коньяк в комнате Магнуса Торга, столь не похожая на него щедрость. А ему всего-навсего нужны были отпечатки моих пальцев.

И это ему удалось. Но одно ему не удастся. Он слишком наивен и легковерен, если надеется меня арестовать. Я сейчас держу во рту маленькую ампулу; на одном из приемов сам Генрих Гиммлер роздал их нам. Позже он воспользовался такой же. Я пишу совершенно спокойно. Когда услышу шаги на лестнице, достаточно будет стиснуть зубы. Я ухожу без сожалений. Моя жизнь кончается не сегодня. Она кончилась тогда, когда маршал Кейтель вынужден был подписать акт капитуляции. По том было какое-то растительное существование, не достойное и одного дня тех прекрасных времен, когда я ходил в зеленом мундире.