Время от времени, когда папаша Горемыка тихо вел свою лодку, бесшумно работая веслами, так что за кормой на воде не оставалось ряби, он замечал, как из ивовых зарослей высовывается длинная гибкая палка; с одного из ее концов свешивалась нить из шелка или конского волоса, к которому была привязана пробка; у другого конца удочки рыбак обнаруживал какого-нибудь господина, с величайшим напряжением ума, каким Бог мог одарить царя творения, следившего за телеграфными сообщениями, которые поступали на зеркальную гладь реки, оповещая о том, насколько прожорливы рыбы.

В отличие от охотничьей братии, любители рыбной ловли являли взору великое разнообразие одеяний: одни сидели на берегу в блузах, другие — в куртках, третьи — в одних рубашках, без пиджаков, а некоторые были даже во фраках, точно нарядились на свадьбу. Однако выражение их лиц было одинаковым.

Рыбная ловля удочкой — самая безмятежная из всех страстей; главная добродетель тех, кто ей подвержен, — это терпение. У тех, кто непомерно долго предается этому занятию, взгляд в конце концов угасает, становится таким же вялым и тусклым, как взгляд жертвы, которую подстерегает рыбак; в то же время оно парализует все подвижные мускулы лица. Сколь непохожими друг на друга ни были бы два человека с удочкой, в их лицах неизменно присутствуют сходные черты, свидетельствующие об их принадлежности к особой породе рода человеческого.

К сожалению, первопроходцам, дерзнувшим ступить на эти нетронутые земли, улыбнулась удача.

Чем более скромную, даже ничтожную цель преследует человек, тем усиленнее он старается ее возвысить, поднять до уровня своего тщеславия, от которого никому не удается избавиться полностью. Рыбак, подобно охотнику, придает списку своих заслуг такое же важное значение, как любой генерал — героическим деяниям своего войска; кроме того, и те и другие рассказывают о своих подвигах с одинаковым воодушевлением.

В крошечных кафе виноторговцев из Сент-Антуанского предместья эти подвиги приобретали поистине эпический размах; пескари, которых вытаскивали из Марны в Ла-Варенне, никогда не весили меньше чем полфунта; что касается карпов, срывавшихся с крючка, то герои этих сказаний утверждали, что, если бы, на их счастье, леса не порвалась в ходе ожесточенной битвы, они неминуемо свалились бы в реку: рыба едва не поймала самого рыбака!

У слушателей этих историй, расцвеченных столь невероятными подробностями, загорались глаза; они возвращались домой, мечтая о пантагрюэлевских матлотах и гомерических жареньях, а в следующее воскресенье устремлялись к берегам Марны по тропе, проложенной отважными разведчиками.

В то время как несколько прояснившееся лицо папаши Горемыки все больше омрачалось, физиономия Матьё-паромщика с каждым днем сияла все сильнее.

Душа Матьё была совершенно лишена поэзии: он хотел только одного — видеть, как увеличивается число его клиентов на переправе, как заполняется людьми пустынная Ла-Варенна; ничто так не ласкало слух паромщика, как звон бокалов, песни гуляк и даже бессвязный хмельной лепет, и главным образом потому, что он мог извлечь из всего этого выгоду.

Чтобы не упускать своего с того самого дня, как первый из вестников цивилизации окинул алчущим взором переправу и ее окрестности, Матьё укрепил поперек фасада своего дома ель с ветвями, купил у одного из местных виноградарей триста бутылок низкосортного вина и у жестянщика с улицы Лапп полдюжины старых кастрюль, дерзко превратил г-жу Матьё в искусную повариху и повесил на стене вводящую в заблуждение вывеску:

МЕСТО ВСТРЕЧИ УДА ЧЛИВЫХ РЫБАКОВ

МАТЬЁ, ТОРГОВЕЦ ВИНАМИ И РЫБАК,

предлагает матлоты и жареную рыбу.

Звание рыбака, которое он добавил к своему имени, было выведено утроенными заглавными буквами; именно благодаря ему паромщик надеялся сколотить состояние исходя из пристрастий гостей, ниспосланных ему Провидением.