Но смысла в этом бунте нет, отсутствует эпохальная весть, горизонт ожидания размыт, как написал один современный автор. И процитировал апостола Павла: нет стремления к новому небу и новой земле. В скобках: вообще-то это слова из Откровения Иоанна, Павел их лишь повторил.

Но по-нашему, светски говоря, преемник гаранта искренен, когда удивляется – неясно чего они хотят. Ему и его соратникам из ГБ это ясно быть и не может: у них другая служба на уме, и иконы иные, и даже молельни по спецпропускам. А вот открыл бы распивочные и пару доступных массам борделей – и, глядь, нет никого на воздухе на Болотной. Это для мальчиков. А дамский экстаз вполне канализируется в поклонение святым мощам или сомнительному поясу Богородицы, целование рук клира, мазохистское выстаивание на отечных ногах трехчасовой службы (это вам не у католиков, где и службы короче, и присесть можно), храм Христа тоже неподалеку… Напишу, что ли, докладную как там его – Подвальному, что ли. Он ведь член ЦК – не знаю, правда, чего, нынешних эсеров или здешних кадетов. Надо бы поторопиться, пока Подвального не замели.

Памятка, как сказано, пропала втуне. Зато в Интернете я разыскал упомянутую книгу – это был эмигрантский роман некоего Марка Агеева, авторство которого поначалу приписывали Набокову. Позже раскрылся псевдоним, настоящее имя автора оказалось Марк Леви. Я нашел нужное место. Целый день я ходил по улицам, нераздельно смыкаясь – точно в пасхальные дни – с праздной толпой, и вместе с этой толпой много кричал и очень громко ругал немцев. Но ругал я немцев не потому, что ненавидел их… Именно это духовное соприкосновение, эта сладенькая общность с толпой… А я о чем! И даже, точно как я, автор припомнил Пасху. Хорошо все-таки, что в мире были и до меня умные люди. Вот только мне не пришлось на язык этого заветного словца – сладенькая общность. А так все верно, все одно к одному.

Мы всегда садились на веранде, в тени редкостного, почти мифического дерева самед. Местные считают, что его кора обладает лечебным действием, из нее выделывают и нечто вроде наших лаптей – от ревматизма, впрочем, может быть, это лишь байки для заманивания туристов. Но, так или иначе, это дерево – большой долгожитель, корни его бугристы, низ ствола сплетен тугими древесными перепутанными жгутами, оставляющими впечатление древней мощи.

Иногда мы поднимались по ступенькам к пансионату на горе, построенному немцами: его фанерные стенки синели сквозь зелень кустарника. Пансионат был небольшой и уютный, на островах строить выше пальм запрещено, три-четыре этажа – предел. Немцы свою часть пляжа отгородили вполне эфемерной веревочкой. Позже я как-то спросил экскурсовода, сопровождавшего привезенное на наш пляж очередное стадо соотечественников, чему эта веревочка служит? Он ответил, что на Девятое мая наши туристы бывают всегда пьяны и, узнав про пансионат, порываются идти бить немцев. Как их деды. Да уж, наши ребята в любой части света кому хошь готовы устроить веселую жизнь.

Надо сказать, что лишь иногда в этих местах изображают Будду просветленно-отрешенным. Но в большинстве случаев, особенно в сувенирных статуэтках – никакой сосредоточенной боговдохновенности или агеластии, как выражался Панург, за счет монастырской эллинской, аристотелевской учености своего автора знавший миф о том, что скала в Элевсине, у которой присела Деметра, оплакивавшая Персефону, именовалась Агеласт. Эти изображения скорее напоминали то ли Мамуса, бога иронии и насмешки, то ли веселящегося Пана, а то и Приапа, но без должного приапического достоинства, конечно.

Но не только Будде поклонялась Фэй.

Кажется, она, как и все ее соотечественники, была совершенно убеждена, что даже в самом скромном жилище непременно живут духи. И потому трогательно меняла цветы в вазочке, стоявшей в уголке моего бунгало, стараясь демонов умилостивить.