Было жарко. Душный чад, запахи сладостей и запахи маринадов сливались здесь воедино. Жарко полыхала плита. Все окна были распахнуты, но это почти не помогало. Мне вся кровь прихлынула к щекам, лицо стало влажным – казалось, нынче разгар лета, июльский зной.

Дверь распахнулась, и вошел тщедушный хромой человек, с виду очень чопорный и высокомерный. Дергающейся походкой он проковылял по кухне, заглянул в горшок, где варился суп, с одобрением посмотрел на вытянувшегося перед ним в струнку Ганье и удовлетворенно крякнул.

– Хорошо ли вы нарезали хлеб, гражданин повар?

– Это сделала Алина, наша служанка, гражданин комиссар. Можете быть уверены, к вдове Капет не попадет никакое письмо.

– Правильно делаете, гражданин повар! Знайте, что враги народа прежде всего попытаются запечь письмо в хлеб. Уверен, что вы раскроете их замыслы.

– Рад стараться, гражданин комиссар Лепитр! – совсем по-солдатски рявкнул Ганье, обнаруживая свое явное армейское прошлое.

Лепитр, один из четырех комиссаров, выбранных для охраны королевы Коммуной, ушел. Вид у него, несмотря на заносчивость, был весьма плачевный. У меня мелькнула мысль, что уж если Коммуна так скверно оплачивает труд своих чиновников, Батцу ничего не будет стоить их подкупить.

Пробило одиннадцать, и я принялась ставить на поднос еду, предназначенную королеве и ее семье. Бабетта видела мое замешательство. При столь пылкой революционности главного повара нельзя было надеяться на встречу с королевой. Батц, этот проклятый Батц будет просто в ярости… Но мне не хотелось рисковать, так как первейшей моей задачей было выбраться из этого осиного гнезда самой!

Внезапно Бабетта, резавшая свежую капусту, громко вскрикнула. Ее возглас был так пронзителен, что я содрогнулась. Палец Бабетты был порезан огромным ножом чуть ли не до кости.

Я сразу поняла, что она сделала это нарочно. Бросившись к напарнице, отчаянно вопившей о том, что ей дурно, я попыталась помочь, но тут же сама изобразила дурноту.

– Ах, Боже мой, я не выношу крови! Ганье был в ярости.

– Черт возьми, вы обе вылетите со службы, если это будет продолжаться! Бабетта, перевяжи руку и ступай наверх, к Австриячке! Да поживее, не то я распалюсь не на шутку!

Повернувшись ко мне, он обрушился на меня с не меньшим гневом:

– Не выносишь крови! Эх ты, растяпа! Сразу видно, что мамаша держала тебя под юбкой! Ну, что ты стоишь? Делай что-нибудь!

Бабетта стонала так, что содрогнулось бы и самое жестокое сердце. Опираясь на стол, она как бы нечаянно сбросила с плиты чайник с кипятком и, хотя умышленно отскочила и на нее попала совсем малая толика горячей воды, завизжала как сумасшедшая. Я, стоя рядом, тоже делала вид, что вот-вот лишусь чувств.

В кухне царило столпотворение. От пронзительного женского визга Ганье схватился за голову.

– Идиотки, мерзавки, безмозглые дуры! Замолчите сейчас же, не то я проткну вас вертелом, как глупых индюшек!

Его крик был прерван появлением маленькой женщины в платье блошиного цвета. Ее вид – гладко причесанные волосы, бесцветные глаза, тонкие сжатые губы – в общем, вся ее ничем не выдающаяся внешность не вызывала чувства страха. Но Ганье явно испугался и из почтения даже стащил с головы белый поварской колпак.

– Что здесь происходит? – спросила женщина. – Австриячка ждет завтрак.

– Ради Бога, простите нас, гражданка Тизон.