|
– Когда эшелон дадут? – спросил Постышев сестру милосердия в накрахмаленной белой косынке с красным крестом. – Обещали вечером, но что то случилось с паровозом. – Людей покормили? – Да. – Еще сироты поступали? – Вчера сняли с эшелона семерых. – Тех, что в карты режутся? – Нет, крохотули совсем, они у меня спят, больше их уложить негде. – Давайте заглянем. – От ваших никаких весточек нет, Павел Петрович? – спросила сестра. Постышев молча покачал головой и пошел следом за ней. В медпункте, на полу, свернувшись калачиком, спали малыши. Вымытые лица их были во сне беспокойны и мучительно напряженны. Иногда кто то из малышей по стариковски, тревожно стонал. Постышев сел на стул, снял шапку и показал Громову на табуретку рядом с собой. На тумбочке возле окна Постышев увидел маленькую елочку, установленную в пустой четвертной бутыли. – Это зачем? – спросил Постышев. – Для дезинфекции, что ль? Сестра ответила: – Нет, товарищ комиссар, просто скоро будет Новый год. Надо ж малышам сделать радость… Постышев внимательно посмотрел на Громова. – Иди, Громов, – сказал он, – у меня сейчас будут задачи, идущие вразрез с твоими. Я сейчас поеду елочные игрушки доставать… – Большевик устраивает церковный праздник, – ответил Громов, – лучше б подумал, как детей накормить. – Ах, накормить?! – изумился Постышев. – Да разве это должно интересовать большевика? Винтарь и сабля! Мировая революция, а дети – черт с ними, пускай гниют, зато потом, когда мы победим окончательно, тем, кто выживет от тифа и голода, будет отменно хорошо! А как им будет хорошо, когда для тебя «масло и молоко» – худшее ругательство?! – Это ты – мне, при беспартийной то? – горько сказал Громов. – Да она в тысячу раз тебя партийней, потому что детишкам елку поставила! Уходи отсюда, Громов! Уходи! ГИМНАЗИЯ Той же ночью Постышев вместе с шофером Ухаловым приехал в классическую гимназию и долго стучался к дворнику, устроившемуся спать в подвале. Вылез дворник только после того, как Ухалов, чудом разыскав в кромешной темноте громадный лом, начал стучать им в дверь, обитую железом. В подвале загрохотало, заухало, и дворник жалобно закричал – видимо, перепугался спросонок. – В чем дело то? – шмыгая носом, допытывался он, замерев у двери. – У меня тут все казенное, братцы. Не губите зазря. – Сейчас дверь гранатой фугану, – пообещал Ухалов. – Комиссар фронта тут, чего в штаны ложишь? – Нынче этих комиссаров тьма, а котел у нас один. – На кой ляд нам твой котел? – На нем завод можно поставить – вот на кой. Мне физик объяснял. Не открою. Идите к господину Широких, он во флигеле живет. Если он с вами придет – я вскроюсь. – Зачем зря беспокоить человека? – сказал Постышев. – Поверьте, мы не грабители. – Нам у вас только б узнать, где хранятся елочные игрушки, – сказал Ухалов. – Ты мне зубы то не заговаривай! – еще жалобнее взвыл дворник. – Ишь, игрушек захотелось! Ты что, блажной – в этакое время в игрушки играть?! – Ладно. Не кричи. Где живет Широких? – Говорю – во флигеле. КВАРТИРА ШИРОКИХ – Что это, арест? – спросил Широких, запахнув на груди халат. – Нет, – сказал Постышев. – Мы к вам с просьбой. – Сейчас несколько неурочное время для просьб, мне кажется. Он зажег керосиновую лампу, надел пенсне, оглядел вошедших и, узнав Постышева, даже сделал шаг к стене – от неожиданности. |
