|
То есть возможна высылка большевиков, а не казнь. Забытое благородство по отношению к оппозиции. Это понравится миру. А если Семенов в Гродекове красных обидит, это уже не ваша забота, а ваша печаль. Да, мы заболтались, прошу вас в тот зал, Кирилл Николаевич, бридж обещает быть интересным, хотя несколько вялым. Где же господин Ванюшин? – По моему, в библиотеке. – Нет, – глухо ответил Ванюшин из за камина, – он не в библиотеке, он – здесь. Исаев зашел к Фривейскому и возгласил с порога: – О, великий и всесильный! – Говорите еще, – шутливо попросил Фривейский и закрыл глаза, показывая, как это ему приятно. – Итак, завтра в три? – спросил Исаев тихо. – Да. Я заеду за вами в «Версаль», Максим Максимыч. Только смотрите: проиграем мы с вами все на свете. – Это даже занятно, иногда проигрыш полезней выигрыша. – В каком смысле? – В том смысле, что все переоцениваешь. Заново и трезво. Секретарша принесла последние газеты. Исаев и Фривейский профессионально быстро проглядели полосы. Фривейский усмехнулся. – Послушайте, какую заметку тиснул ваш орган: «Загубили, суки, загубили! От тюрьмы, как и от сумы…» Исаев и сам увидел заметку, сообщающую о похоронах Васильева – красного лидера. Он тоже рассмеялся вровень с Фривейским: смешок, смех, хохот; спрятал газету в карман и ушел, рассеянно раскланиваясь на лестнице со знакомыми. А в редакции заврекламой визгливо кричал, оправдываясь: – А откуда я знал, что контрразведка рассердится?! Мне важно, чтобы не рассердились подписчики! Тоже мне, понимаешь, Наты Пинкертоны! Заместитель редактора, распекавший рекламу, басил: – Не визжи! Отвечать приходится мне – по телефону. А вот в девять часов завтра ты будешь им отвечать не по телефону, а в комнате номер семь, на Полтавской, три. – Что за вопли? – спросил вошедший Исаев. – Как я понял случилось нечто непоправимое. – Откуда я знал, что тот тип филер?! – жалко кричал заврекламой. – Откуда я знал, что это из охранного?! – Вы поменьше об этом распространяйтесь, – посоветовал замредактора, – а то вам наверняка шею свернут. «Загубили, суки, загубили!». – Гиацинтов обижен, что их контору назвали сучьей? – поинтересовался Исаев. – Да нет! Совсем наоборот! Их возмутила фривольность тона о погибшем Васильеве! По прежнему усмехаясь, Исаев вышел из кабинета и неторопливо отправился в кафе «Банзай». Там он сел в уголке за бамбуковой перегородкой. Вскоре пришел Чен. Они молча переглянулись. Исаев раскуривал сигарету и шептал, пока лицо его было скрыто в пахучем голубом дыму: – Предупредите подполье, что похороны Васильева – провокация. Никто не должен идти на кладбище… ХАРБИНСКИЙ ВОКЗАЛ К перрону подходит состав, прибывший из Читы. В салон вагоне правительственная делегация ДВР во главе с Федором Николаевичем Петровым и Василием Константиновичем Блюхером, направляющаяся на переговоры с японцами в Дайрен. Звенят разбитые стекла вагонов. Улюлюкают на ночном перроне белогвардейцы. Орут: – Вон отсюда, палачи! – Убирайтесь, комиссары! Японская полиция стоит чуть в сторонке, в белых перчатках и ослепительных гетрах. Лица улыбчивы и доброжелательны. Руки сложены на животиках: ни дать ни взять – игрушечные полицейские. Делать им сейчас ничего нельзя: демократия прежде всего. Кричать можно что угодно и кому угодно. Нельзя разрешать действовать физически. Это нехорошо. Это даже некрасиво. Этого полиция постарается не допустить. |
