|
Только корочку маслом помазал и жует себе, на хозяев стола посматривает и все запоминает: кто как и что ест. – Господа! – возглашает руководитель японской делегации Мацушима. – Я думаю, что переговоры явят собой образец искренности и взаимного доброжелательства. Я пью за успех, господа! * * * Шумит тяжелый океан, с ревом разбивается о высокие каменные глыбы, замирает в воздухе снежными, устремленными ввысь валами, а потом с шелестом обрушивается вниз – в самого себя. Блюхер без ежедневной двухчасовой прогулки не человек. Как бы ни работал, пусть двадцать часов, все равно обязательно пешочком, размеренным шагом десять километров отшагай, хоть помри. – Мой двоюродный дядька, – объяснял Василий Константинович Петрову, – до восьмидесяти пяти лет жил, а в восемьдесят еще женихался с молодухами. А все почему? Он по вечерам письмоноше помогал, в соседние деревни письма разносил. Пятнадцать километров отмахает, а потом сидит у печи, ноги вытянет и от счастья плачет. Честное слово! Молится и плачет радостно. Блюхер кладет пистолет в задний карман брюк, надвигает канотье, смотрит на себя в зеркало и отправляется к океану – тут, в Дайрене, до него рукой подать. Он перепрыгивает с валуна на валун, уходя все дальше и дальше – вдоль по пустынному берегу. А за ним – неотрывной тенью два японца в штатском, шпики. Идут, совсем не скрываясь, даже изредка переговариваются друг с другом. Им тяжело идти за Василием Константиновичем, потому что тот в ходьбе быстр. Шпики чуть не бегут за ним, тяжело дышат, потные. А Блюхер идет и посмеивается. Думает: «Это вам, сукины дети, за обед в ресторане! Вы лихо жуете, мы – ходим. А ну – кто кого?!» И Василий Константинович поддает скорости. Один из шпиков, тот, что поменьше ростом, заглядевшись на военного министра, спотыкается, падает и расшибает себе лоб. По щеке течет кровь. Второй шпик на ходу вытирает кровь своему спутнику, но понимает, что дело плохо. Либо надо останавливаться, чтобы по настоящему помочь товарищу, либо одному бежать следом за русским министром. – Эй, господина! – кричит он, задыхаясь. – Подожди! Блюхер идет, будто этот крик к нему не относится. Вокруг валуны, низкие, словно расчесанные огромным гребнем, корейские сосны, и больше ничего. Только океан глухо стонет и грохочет. – Э, хоросая господина! – снова в отчаянии кричат шпики в спину Василию Константиновичу. Блюхер останавливается. Смотрит на своих сопровождающих. Они бредут к нему – жалкие, перемазанные кровью, взмокшие. – Вы кто? – спрашивает Блюхер. – Васа охрана. – Шпионы, что ль? – Сипионы, сипионы, – радостно соглашается тот, что разбил себе лоб. – Немнозко сипиона, немнозко охрана. Твоя ходи, моя топ топ, за тобой ходи, но твоя быстро ходи, как животное. – Сейчас пойдем дальсе, – говорит второй шпик, – только остановим кровь. – До кости разбил? – спрашивает Блюхер. – Немнозко до кости. – Иди сюда. Шпик подходит к Блюхеру, и Василий Константинович начинает осматривать рану. – Ну ка, – говорит он второму, – вот мой платок, сбегайте и намочите его водой. Шпик убегает вниз, к океану. – Садись, – говорит Блюхер. – В васем присутствии нельзя. – Пиджачок сними – мокрый. Шпик снимает пиджак, под мышками у него – на кожаных ремешках – два кольта. – Хорошие кольты, – говорит Василий Константинович. – Немнозечко тязеловаты. |
