- Естественно, - смущенно сказал Иксус. - На реке Иордань. Потому меня Крестом и прозвали.

- Все правильно, - сказал прокуратор и через плечо спросил Мардука: - Ну, сможешь ему предсказать дальнейшую судьбу?

- А чего ее предсказывать? - удивился тот, хрустя твердой сочной грушей. Повесят его на Голгофе меж двух разбойников. Как говорится, "и к злодеям причтен".

- Вы мне это бросьте! - сказал с достоинством Иксус и нервно отхлебнул из чаши вино. - Это шантаж. Что значит - "и к злодеям причтен"? Кто меня в злодеи запишет?

Прокуратор хмуро улыбнулся.

- А ты сам прикинь, - посоветовал он. - Иксус Крес-тос... крещен Иоанном на реке Иордань... в город Иерусалим прибыл накануне Пасхи... Может, скажешь, что среди твоих учеников и Иуды нет?

Видно было, как Иксус Крест побледнел.

- Есть, - быстро и нервно усмехаясь, признался он. - Целых два... Так это что же выходит? Выходит, что я - это Он? Черт! Вот вляпался! Получается, значит, что Он - это я. - Проповедник снова торопливо отхлебнул из чаши.

- Дошло, - удовлетворенно сказал бородатый Софоний.

- А Волкодрало в книжники подался, - продолжал торопливо прикидывать Иксус. - Он меня всегда не любил, значит, и здесь я от него какой-нибудь подлянки ждать должен. - Он помолчал, прикидывая что-то в уме, потом неожиданно возопил; - Что ж это получается, выходит, мне и жить-то осталось совсем ничего?

- Проняло, - снова прокомментировал Софоний.

- Я же и имя себе понезаметнее взял, - с рыдающими нотками причитал Иксус. - Мне много ли надо - на опреснок и баранинку да на хорошего вина кувшин! Никого не трогал, людям по возможности помогал... За что на крест-то?!

Мардук злорадно улыбнулся.

- С умом проповедовать надо было, - сказал он. - А тебя куда занесло? Гордыня, брат, она самый тяжкий грех. Ты зачем построение Царствия Небесного в отдельно взятой стране проповедовал?

Видно было, что аппетит первоначальный у Иксуса пропал. Проповедник поднял глаза и тоскливо оглядел товарищей по несчастью.

Товарищи эти смотрели на него со скучающим интересом, и Иксус понял, что им его распять на кресте - что скворчонку в поле червячка склевать. И склюют, не задумываясь, склюют во имя собственного благополучия и спокойствия. Слишком хорошо Иксус их знал, не один год с ними в партбюро персоналки провинившихся партийцев рассматривал. Схарчат, бисовы дети, и не поморщатся...

- Вот беда-то! - токующим глухарем закружился он на скамье. - Вот уж беда так беда! Выручать меня надо, братцы. По глупости ведь, по незнанию я в это самое влез по самое не хочу... Что молчишь-то, Федор Борисыч? Иуда, он ведь из твоих осведомителей будет, что ж ты - со своим собственным сексотом не справишься, рот ему заткнуть не сумеешь? Ну, что ты молчишь, Феденька? Что ты жилы из меня тянешь? Прокуратор смущенно кашлянул.

- Ты, Николаич, не обижайся, - сказал он, отводя взгляд в сторону, - но тут, понимаешь, такое дело... Тут мы, дорогой мой человек, высокой политики касаемся. И Иуду ты мне напрасно приписываешь, не мой это человек, совсем не мой. Первосвященник его на тебя нацелил. - Он неожиданно взъярился. - А не хрена было себя царем Иудейским именовать! Ишь партийные гены взыграли! Не сориентировался ты, Митрофан Николаич, в текущем моменте, а теперь ответственность на товарищей взвалить пытаешься!

Проповедник широко открытыми глазами посмотрел на багроволицего прокуратора.

- Значит, ты меня, Феденька, на крест отправишь? - слегка дрожащим голосом спросил он. - Во имя общественного блага и спокойствия товарищем пожертвуешь, дружбу нашу многолетнюю растопчешь?

Софоний почесал бороду.

- Кидаешься ты словами, Николаич, - укоризненно Сказал он. - Дружба, товарищество... Где ж оно было, когда ты меня на бюро за растрату песочил? Что-то не заметил я тогда товарищеской дружбы и взаимопомощи.