|
Хозяева не держали собаки: нет ни будки, ни просто миски с отходами, не чуял я и специфического песьего запаха. На чердаке тоже никого – лестница, кое-как сколоченная из почерневших от времени досок, стоит у стены, далеко от слухового окна. Если б на чердак кто-то полез, ее бы поставили ближе или просто втянули внутрь. Поднявшись на крыльцо, я знаком показал Михасю, чтобы держал окна под прицелом, а сам толкнул ногой входную дверь и в приседе прижался к левой притолоке. Никого, только пахнуло сыростью, да звякнуло что-то. Показав напарнику, что иду внутрь, я так же осторожно открыл дверь в комнаты. Печка, кухонный стол, никакого беспорядка... и ни единой живой души. Бегло осмотревшись и не забыв заглянуть в подпол, я вышел на крыльцо, отрицательно покачал головой и махнул напарнику на соседний дом. Мы провозились полчаса, осмотрев еще семь изб и все хозяйственные постройки. Везде одна и та же картина: люди, жившие тут еще вчера, вдруг скопом собрались и ушли в неизвестном направлении, прихватив всех коров, собак и кошек, но забыв про провизию и одежду. Осмотр крайних домов прояснил кое-что: во дворе я нашел мертвого цепного кобеля, черного в белых пятнах «двортерьера», размером с небольшого теленка. Пес издох не более десяти часов назад, причем почти мгновенно: не было заметно следов длительной агонии, он просто умер на ходу. Но в доме снова никого не оказалось, все вещи и даже продукты лежали так, словно хозяева вышли куда-то на минутку. В доме с издохшим псом, например, еще со вчерашнего вечера стояла на столе тарелка с прокисшими щами, рядом черствел недоеденный кусок хлеба, тут же лежал пучок вялых перьев зеленого лука и белела керамическая белая солонка с откинутой крышкой. С улицы послышался осторожный свист, я быстро вышел во двор, держа пистолет наготове. Мне все больше и больше не нравилось тут. Напарник стоял уже на околице и взмахами свободной от оружия левой руки призывал меня к себе, указывая стволом карабина куда-то влево. Из-за скособочившегося сарая мне не было видно, что он хочет показать, поэтому пришлось легкой трусцой нагонять Михася. Вид у приятеля был растерянный и испуганный одновременно: капли крупного пота выступили на побелевшем лице, глаза возбужденно блестели. – Ты... – Судорожно сглотнув, Мишка вытолкнул из себя бессмысленную фразу: – Сам глянь, как народ нынче хоронят... Деревнями... Не тратя времени на выяснения, я посмотрел в сторону, указанную напарником, и все понял. Сразу за сараем стоял синий трактор с заглушенным двигателем и открытой дверцей высокой кабины-стакана. Чуть правее виднелась полоска свежевскопанной земли, шириной два метра и длиной около десяти. Присмотревшись, я увидел, что из земли торчит белая детская рука. Не кукольная и не от манекена, а рука именно детского трупа, уже окоченевшая, с объеденными полевыми грызунами пальцами. – Найди лопату, – не оборачиваясь, бросил я Михасю. – Нужно посмотреть, что случилось. Живей!.. Подстегнутый окриком, Мишка метнулся в ближайшую избу и принес две штыковые лопаты. То, что собирались делать мы, в рамки мирного мировоззрения не укладывалось. Вдвоем мы за полчаса расширили ров и сняли тонкий слой земли с братской могилы – это была именно она. Все жители деревни лежали тут, сложенные друг на друга: женщины, дети, мужики. Кто-то аккуратно собрал трупы по дворам, а потом уложил их в ров, пересыпав каким-то белым порошком. Ни единой раны, ни одного пулевого отверстия я не заметил. Кто бы это ни сотворил, скорее всего применили какой-то газ, запах которого до сих пор чувствовался в деревне. Я повернулся к напарнику. Мишка был бледен, но шок уже отпускал понемногу. – Газом деревню потравили, потом собрали трупы и прикопали за околицей. Запашок химический остался, чуешь? Скорее всего от леса, стреляли метров со ста двадцати. Миномет или ручное оружие, вроде подствольников. Танк, вертушку или бронетранспортер люди бы заметили и попытались укрыться. |
