Я не спала всю ночь. Я дождалась, когда он выйдет из своей комнаты, и взяла его за руку. Он тоже не спал всю ночь. Это легко можно прочесть по глазам. Проще простого. Мы смотрели друг другу в глаза. И я прочитала. Легко. Он меня не простит. На что я надеялась?

— Я смеялась над собой. У меня была истерика. Правда. Я не ждала… Не уходи. Прошу… — сказала я. Безнадежно. Заранее зная ответ.

Он осторожно убрал мою руку и прошел мимо.

— Прошу тебя! — Я зарыдала. Отчаянно. До судорог.

Он ушел, не простившись и не простив.

Все действительно было кончено. Я хорошо узнала моего мужа. Очень хорошо. Они с моим отцом были похожи. Во всем. Жестко обрубали концы.

Я не поняла, что выиграла эту терцию. Всухую. И проиграла всухую. Ничего я не поняла. В семейной корриде сначала убивают чувства, а затем убивают себя.

С тех пор мой муж говорил мне только «да» и «нет». Если бы я была на его месте, я поступила бы так же. Но и я его не простила. В моих глазах тоже легко можно было прочитать: «Люблю. Видишь? Люблю».

Нам не повезло, мы дорожили больше собой. Но любовь свою я не забыла. И он не забудет. Знаю.

Глава 15

Челищев преследовал меня своим навязчивым вниманием с тех пор, как я появилась на работе. Он сделал мне подарок авансом, перевел из кадров в информационную логистику. Там было больше шансов расти. Но я игнорировала мезозой, как игнорируют уличный туалет, если есть все удобства. Пока меня не пригласила к себе на день рождения Мокрицкая. Отметить его в русской бане. Круг приглашенных оказался очень узким, а среди приглашенных обозначился Челищев. Спустился с Олимпа смыть мезозойский нектар. Я сразу поняла, в чем дело, и обозлилась. В списках друзей Мокрицкой Челищев не значился. Она была таежной мошкой. Жизнь вне тайги не дает ее заметить. Даже под лупой. О ней просто не думаешь.

Мы сидели с Мокрицкой в бане, раскрашивая себя медом с солью. Дверь открылась, и вошел Челищев в римской тоге из простыни.

— Здрасте, — испуганно сказала Мокрицкая.

— Ты это… — Челищев наморщил лоб, вспоминая, как ее зовут. — Пойди прогуляйся. Остынь.

Она вышла из парилки на автомате в чем мать родила. Даже не взглянув на простыню. Я тоже была в чем мать родила. И в меде с солью. Челищев глядел на меня, багровея то ли от жары, то ли… От тестостеронового криза! Я глядела на него как зачарованная. С него упала простыня. Сама. И я увидела безволосые гениталии. Почти без единого волоса. Только огромный коричневый морщинистый мешок и маленький, детский, отросток посередине. Отросток распухал на глазах тяжко и трудно, покрываясь сетью натруженных вен. Он целился в меня пистолетом, а потом поднялся вверх, как шлагбаум. Не знаю, с чего я поплыла. От разницы между красивым мужским телом и его ущербным, извращенным подобием? От того, что для разнообразия хочешь иногда попробовать жареной саранчи или острого сыра с копошащимися в нем личинками?

Мы вышли из парилки, в бане не было никого. Их всех слизало кипящим паром. Челищев получил свое. Без посторонних.

Я вернулась домой, не смея поднять глаз. Для того чтобы в них никто ничего не прочитал. Хорошо, что мы не спали с мужем вместе. Это было бы труднее. Ужасно.

Зачем я это сделала? Чтобы заразиться чужой, вонючей мерзостью? Чтобы в меня вползли копошащиеся личинки острого вонючего сыра, запрещенного даже на его родине?

Утром я исподтишка смотрела на мужа. Он снова точил на кухне свой дурацкий нож. Его губы были крепко сжаты, а раньше они мне улыбались.