Может, лучше мелодрама? Мужчина убивает неверную женщину. Значит, она ему еще дорога? В мелодраме смерть для женщины — избавление, никаких мучений, никакого раскаяния. Для мужчины — чувство выполненного долга, чтобы легче потом жилось.

— Что тебе надо? — спросил он меня, не повернув головы.

— Ничего.

Я встала с места и вышла из кухни, а в дверях задержалась.

— Зачем ты все время точишь нож? Острые лезвия быстро тупятся.

— Какая разница? — безлично отозвался мой муж и поднял нож.

Лезвие ножа сверкнуло красным солнцем. Он провел пальцем по режущей кромке. Нож оставил царапину с цепочкой крови на подушечке пальца.

Я оставила мужа на кухне. Он не закончил с ножом. Действительно. Какая разница?

Нас всегда связывал только секс и ничего больше. Секс — это физиологические отправления. Не более. Мы не сумели встроиться друг в друга и стали друг другу не нужны. Любовь — единственный спецэффект, который мы помним всю жизнь, о биологической смерти и рождении мы не помним ничего в силу понятных причин. Но спецэффекты наскучивают рано или поздно. И тогда приходится искать эрзацы. Мы с мужем прошли свой путь от А до Я. Дальше пути не было. Остался лишь один вопрос. Шкурный. А я?

Виновата снова была я. Я проворонила, прозевала, растеряла по дороге любовь моего единственного мужчины. Я оставила единственную дочь без внимания. Училась на вечернем, днем работала. Так было быстрее. Мне хотелось других вершин. Высшее медицинское образование к ним не вело. Я была старушка из сказки. Моим разбитым корытом оказалась моя семейная жизнь.

Я поняла, у моего мужа уже появилась другая женщина. А у меня не было моего мужчины.

В понедельник после банного секса Челищев вызвал меня к себе. Я подписывала документы, склонившись над ним. Он просунул мне руку между ног. Не глядя. Одна рука подписывает бумаги Ручкой, другая — в чужих трусах. Я резко отодвинулась в сторону.

— Надо поработать, — усмехнулся Челищев. — В выходные.

— Нет, — сухо ответила я. — Мои выходные — семейный контракт. И будни тоже.

Челищев промолчал, но я поняла, продолжение следует.

* * *

Мы оставляли Маришку у Нины Федоровны, нашей соседки по лестничной площадке. Дочка только пошла в первый класс. Я не знала Нину Федоровну, ее знал мой муж. Она согласилась присматривать за Маришкой. Забирала девочку после школы. По старой памяти. Она нянчила Ванечку в детстве и была дружна с его матерью. «Ванечка» — ее сленг. Не мой. Мужа моего она тоже любила по старой памяти. До сих пор. Муж ей доверял, я, получалось, тоже. Хотя мне ничего не оставалось делать, днем я работала, вечерами училась. По-другому не выходило. Нине Федоровне я не нравилась, хотя она не показывала виду. Но я это чувствовала. Ничего удивительного. Я не нравилась своему мужу, значит, не нравилась и ей. Это было лояльно и честно. По отношению к моему мужу. Большего я не ждала.

В гостиной Нины Федоровны остался титан. Она его почему-то не убрала. Настоящий титан, окрашенный краской бронзового цвета. Он уносился к высокому потолку цилиндрической блестящей ракетой и был прикручен звериными ножками с когтями к металлической пластине на полу. В самом низу титана блестела заслонка с изогнутой старинной ручкой. Затейливый вход в старинный воздухоплавательный аппарат. Сейчас титанов не делают. Незачем. Маришке он казался красивым. Мне тоже.

— Он летает? — в первый раз спросила она.

— Да. Нет, — одновременно сказали мы с Ниной Федоровной.

— Как? — не поняла она.

— Летает.