— Но я же не чудотворец, как бы меня там ни называли! — почти крикнул он, отвечая на эти невысказанные мысли, и свои собственные и своего верного советчика и друга, — и вакцина не манна небесная!

Потом, обхватив руками голову, которая мгновенно разболелась так, что ее хотелось сжать обручем, чтобы она не лопнула, он молча просидел несколько секунд. Время от времени с пересохших от волнения губ срывалось одно только слово: «Поздно! Поздно!»

И опять молчание. В приемной ожидали пациенты, а Транше и Пастер все сидели друг против друга, не решаясь заговорить, не решаясь отказать и еще менее того — согласиться.

Наконец Пастер встал. Глядя куда-то мимо Гранше, куда-то в сторону улицы, как лунатик подошел к окну. Прислушался, вздрогнул.

Грозные крики толпы послышались ему. Крики из его галлюцинаций… Галлюцинации или предчувствия?

— Что будем делать? — не оглядываясь, спросил он наконец.

— Вы уже решили, учитель, — шепотом ответил Транше.

Это верно, он уже решил. Будь что будет — надо попытаться!..

Луизу Пеллетье начали вакцинировать.

Все шло как будто хорошо, но в конце ноября Луиза заболела. Подавленное состояние, потом спазмы в горле, потом конвульсии. Сомнений не было — это начинались приступы бешенства.

Пастер не находил себе места, он повторил всю серию прививок, делая их через каждые два часа. Он почти не выходил из маленькой квартирки по улице Дофин, где жила семья Пеллетье. Последний день он провел у изголовья Луизы.

Девочка не выпускала его руки из своей, когда судороги и галлюцинации хоть на минуту оставляли ее. Тихим, прерывающимся голосом она всякий раз, приходя в сознание, просила:

— Не уходите, доктор, милый, не оставляйте меня…

Когда все было кончено, Пастер зарыдал с такой потрясающей силой, что отец Луизы испугался за него.

— Я так хотел опасти вашу девочку, — рыдая, прошептал Пастер.

Он не помнил, как добрался до дому, он чувствовал такое утомление, такую сердечную боль, что все его предыдущие переживания казались легким волнением по сравнению с этим.

Ему не слышались больше крики толпы, когда, сраженный, он очутился в своей комнате, на постели, куда его поспешно уложила жена. Ему ничего не чудилось на этот раз, кроме огромных трагических глаз Луизы… Но именно теперь он мог услышать то, что мерещилось ему в ту ночь — шестнадцатого июля.

Словно только и ждали враги Пастера удобного случая, чтобы с яростью обрушиться на него. Словно никто не понимал, что к случаю, которого они, наконец, дождались, ни Пастер, ни его вакцина непричастны — Луиза Пеллетье была обречена, и никто, даже господь бог, не мог спасти ее.

То, что лечение началось через тридцать семь дней после укуса, когда болезнь была уже на пороге своего проявления, оставили без внимания. Важно было одно: Пастер делал прививки, и ребенок, которому он их делал, погиб.

В кулуарах и на заседаниях Академии медицины, уже не стесняясь, называли Пастера «убийцей» и «отравителем». В великосветских гостиных, где великосветские врачи не преминули злорадно рассказать о смерти девочки, которую лечил «этот неуч», его называли «душегубом». В печати появилась статья «Триумф Пастера», излагавшая историю болезни и смерти Луизы Пеллетье, которую заразил бешенством этот шарлатан, превративший свою лабораторию в гнездо заразы.

Доктор Петер взял, наконец, реванш. Он торжествовал, он всюду ссылался на свои предупреждения: я же говорил, что нельзя допускать его к людям! Вот вам результаты открытий, вот вам микробы и вакцины! Вы ему аплодировали, вы его награждали, а его судить надо!..

В адреса всех укушенных, которым была когда-либо сделана прививка, полетели письма и телеграммы, и преследователи Пастера потирали руки в ожидании ответов — конечно же, не от самих больных, которые давно умерли, а от их несчастных родственников!

Пастер рыдал от боли и обиды, Пастер умирал ежедневно, с ужасом думая, что ответные письма подтвердят клевету.