|
Взводный с досадой отвернулся. Шкалик стряхнул горячее в штанину, ему сделалось лучше. Человек этот, Шкалик, был непьющий. Еще Борис и Корней Аркадьевич непьющие. Оттого чувствовали они себя бросовыми людьми и не такими прочными бойцами, как все остальное воинство, которое хотя тоже большей частью пило "для сугрева", но как-то умело внушить свою полную отчаянность и забубенность. Вообще мужик наш, русский мужик, очень любит нагонять на себя отчаянность, а посему и привирает подчас насчет баб и выпивки. Пил сильно, но упорно не пьянел лишь старшина, добывая где-то, даже в безлюдных местах, горючку всяких видов, и возле него всегда крутился услужливый, падкий на дармовщину, кум-пожарник Пафнутьев. Малышев и Карышев пивали редко, зато уж обстоятельно. Получая свои сто граммов, они сливали их во флягу и, накопив литр, а то и более, дождавшись благой, затишной минуты, устраивались на поляне, либо в хате какой, неторопливо пили, чокаясь друг с другом, и ударялись в воспоминания, "советовались", как объясняли они свои эти беседы. Потом пели - Карышев басом, Малышев дискантом: За ле-есом солнце зы-ва-сия-а-а-ало, Гы-де черы-най во-е-еора-а-ан про-кы-ричи-ал. Пы-рошли часы, пы-рошли мину-уты, Ковды-ы зы-девче-е-онкой я-а-а гуля-а-ал... - Откель будешь, дочка? - лез с вопросами к Люсе любящий всех людей на свете Карышев, раскрасневшийся от выпивки.- По обличью и говору навроде расейская? - И Малышев собирался вступить в разговор, но взводный упредил его: - Дай человеку поесть. - Да я могу есть и говорить.- Люся радовалась, что солдаты сделались ближе и доступней. Один лишь старшина ощупывал ее потаенным взглядом. От этого все понимающего, налитого тяжестью взгляда ей все больше и больше становилось не по себе.- Я не здешняя. - А-а. То-то я гляжу: обличие... Не чалдонка случаем? - все больше мягчея лицом, продолжал расспрашивать Карышев. - Не знаю. - Вот те раз! Безродная что ли? - Ага. - А-а. Тогда иное дело. Тогда конечно... Судьба, она, брат, такое может с человеком сотворить... Взводный души не чаял в этих двух алтайцах-кумовьях, которые родились, жили и работали в самой красивой на свете, по их заверению, алтайской деревне Ключи. Не сразу понял и принял этих солдат Борис. Поначалу, когда пришел во взвод, казались они ему тупицами, он даже раздражался, слушая подковырки и насмешки их друг над другом. Карышев был рыжий. Малышев - лысый. Эти-то два отличия они и использовали для шуток. Стоило снять Карышеву пилотку, как Малышев начинал зудеть: "Чего разболокся? Взбредет в башку германцу, что русский солдат картошку варит на костре,- и зафитилит из орудия!" Карышев срывал пучок травы и бросал на лысину Малышеву: "Блестишь на всю округу! Фриц усекет - миномет тута - и накроет!" Солдаты впокат валились, слушая перебранку алтайцев, а Борис думал: "До чего же отупеть надо, чтобы радоваться таким плоским, да и неловким для пожилых людей насмешкам". |
