— Что ты предлагаешь?

— Я сказал. А вы решайте, как быть.

— Хорошо, Аслан. Я подумаю, посоветуюсь. Вечером скажу. Договорились? Дядя пожал плечами:

— Мне все равно. Я предупредил, чтоб потом не упрекали. А как решите, это уж ваше дело. Мне о том забот нет.

А вечером Воронцов пришел в барак. Оглядел всех. И попросил сесть поближе.

— Я вот с чем к вам. Больницу нам надо постараться закончить к весне. В старой совсем невозможно ни лечить, ни лечиться. Но леса, как сегодня выяснилось, у вас всего на педелю работы осталось. Это только четверть необходимого. Но и заготавливать его для нас никто не будет. Самим придется…

— Что? А болеть я не собираюсь. Мне больница до фени. Чтоб я еще лес валил.

— В тайгу? К медведям? Спасибочки. С меня конвоя по горло хватает.

— Ищите дураков не в нашем бараке! Кенты не пришили, так сами в петлю головой сунуться должны? Вам надо — вот и топайте. Валите лес.

— Тихо! Что пасти открыли? Чего вопите? Да ведь это для нас лучше. За кентов, какие в шизо сидят, нам другие воры мстить будут. Попытаются отплатить за тех. Понятно? Все предугадать не сможем. Где-то и прошляпим. А покуда в лесу будем, все уляжется. Успокоится само по себе. К тому же никакому медведю вы не нужны. Они эдакое дерьмо, как ты, майданщик, в жизни не ели. Это как пить дать. Может, и я не лучше, чем ты. Только помяни мое слово, сейчас нам лесоповал на руку. Надо это время переждать.

— Хитер, бугор, а жрать мы что будем?

— Продукты вам отпустят. И повар с вами поедет, — ответил Воронцов.

— А жить где?

— Три землянки есть. Все поместитесь.

— Вон оно как быстро! Даже согласия нашего не спросили, — недовольствовал медвежатник…

А через три дня бригада приехала в тайгу в сопровождении конвоя. И, оглядев охотничьи землянки, наскоро пообедав, взялась за работу. Осень в сахалинской тайге особая. Как добрая улыбчивая старуха. В цветастом ее фартуке чего только нет! Тут тебе и розовый лимонник, и дикий виноград — кислый, зеленый, как злоба. И малина — душистая, сладкая. Кусты кишмиша с ягодами крупными, приторно сладкими. Голубика, черника, рябина, грибы — все это так и просилось в рот. И мужчины, поработав час-другой, не перекуривали, а, улучив минуту, хватали в рот пригоршнями бруснику, алевшую на пнях, набирали стланниковых шишек полные карманы. И щелкали орехи, такие вкусные, каких никто еще не пробовал. А ягоды, словно дразня людей, стелились под ногами. Тут тебе и клоповка, и клюква, костяника и шикша к себе манят. Вначале все это без меры ели. А к вечеру разболелись животы. Куда там работать, спокойной минуты никому не стало! Тошнота к самому горлу подкатила. И если бы не повар, трудно пришлось бы бригаде. Но он вылечил. Отпоил всех отваром черемухи. И теперь уже спокойнее смотрели на таежные ягоды мужчины. Работали с утра до позднего вечера.

Тайга… Белотелые березы в обнимку с хмурыми елями стоят. Как старость и молодость. Одни — смеются, звеня сережками, другие — мохнатыми лапами с шалым ветром воюют, укрывают от него беззащитную белизну. Горит тихим осенним пламенем рябина. Как баба, которая собралась на гулянье и лучший наряд свой надела: выставилась напоказ. Мол, смотрите, кто со мною сравниться может? И все молчат, затаив дыхание, рябиной любуются. А она, как нарочно, багряные кудри алыми гроздьями украсила. Крупными, блестящими. Ну, куда другим до нее? На что мужики в бригаде Дяди тертые да бывалые, а завидели рябину и будто онемели. От красы? Иль оттого, что умеет она каждому свое напомнить? Вон и Аслан погрустнел тогда. Жену вспомнил. Тоже, как и эта, одна живет.