|
. Ну, тишина перед горящим храмом не воцарилась. Но люди поблизости, как ни странно, замолчали, обернулись к жрецу и нищему. Шерайс почувствовал, что угодил в нелепую ситуацию. Но промолчать было немыслимо – а косноязычных и тупых жрецов просто не бывает, таких и в ученики не берут! – Я сказал этому доброму человеку, – с привычным достоинством произнес Шерайс, – что напрасно король отказал городскому жречеству в средствах на возведение каменных храмов. Конечно, правитель обязан думать и о других нуждах страны, в том числе и о строительстве кораблей, но боги – это боги, и я… Договорить Шерайсу не удалось. – Слышали? – возопил нищий. – Все слышали, что сказал святой человек?! Это истина! Это знак! «Боги – это боги!» – сказал он, и сами Безымянные говорили его устами! Гнев богов на этом грешном городе! Толпа откликнулась ропотом ужаса. – Спасем себя, братья и сестры, спасем семьи свои! – страстно воззвал нищий. – Корабли на верфи – причина бед! Это сама гордыня людская! Из-за них не дано было денег на достойные жилища для Безликих! Докажем же богам, что мы их покорные дети! Огня на проклятые корабли! – Огня! – взрычала обезумевшая толпа. – С нами мудрый жрец Шерайс! Наш святой вождь! Он поведет нас на верфи!.. – Шер-р-ра-айс! – выдохнул многоголовый зверь. Молодой жрец хотел было объяснить, что и не думал подбивать горожан жечь корабли… но никто его не слушал. Сильные руки подхватили Шерайса. Он испуганно пискнул и понял, что сидит на доске, выдранной из забора. Доска эта плывет по воздуху на уровне плеч беснующейся толпы. И еще Шерайс понял, что одно неосторожное движение – и он сорвется под ноги тем самым людям, что подняли его так высоко. И будет беспощадно затоптан. Жрец оглянулся, чтобы бросить последний взгляд на свой догорающий храм, от которого его уносила безжалостная толпа. Но сидеть на доске вполоборота – опасно, и бедняга устремил взгляд вперед. Вцепившись обеими руками в доску и глядя в затылки идущих впереди мятежников, Шерайс изо всех сил старался забыть то, что успел мельком увидеть на оставшейся позади улице. У порога догорающего храма лежал мальчик, угодивший под сапоги обезумевших взрослых. Длинные волосы, рассыпавшись, закрыли лицо, рука беспомощно откинута в сторону… Рядом валялась опрокинутая корзинка, и толстый серый щенок недоуменно обнюхивал пальцы своего недвижного маленького хозяина… * * *Аргосмирские храмы вспыхнули почти одновременно. И повсюду из смятенной, объятой ужасом толпы неслись крики: «Боги гневаются на трех правителей!» Возле трех святилищ, расположенных в восточной части города, криками дело пока и ограничилось. Вокруг лежали богатые кварталы, от любого из храмов видна была крыша дворца. Пожары были быстро потушены, а народное смятение ослабло и превратилось в шушуканье по углам. Тем не менее богатые горожане поспешили разойтись по домам, заперли окна и двери, посадили под замок рабов, вооружили наемных слуг и велели охранникам быть начеку. В богатых кварталах знали, что, по каким бы поводам ни буянила чернь, а поджогам и грабежам быть обязательно. Куда свирепее откликнулась на пожары западная часть города – та, что ближе к морю. Из Бродяжьих Чертогов, из Гнилой Балки, из Рыбачьей Слободки, из небогатых ремесленных кварталов, из матросских портовых притонов хлынула к горящим храмам беднота. Она была горластой, пьяной и злой, она кричала подска– занные кем-то слова про святотатство, она рвалась крушить и драться – все равно что крушить, все равно с кем драться. Эту злость, ищущую выхода, умело направляли крутящиеся среди толпы подстрекатели. |
