|
Эту злость, ищущую выхода, умело направляли крутящиеся среди толпы подстрекатели. И не один солидный ремесленник или почтенный лавочник, мирно шедший в храм помолиться, вдруг оказывался в центре бешеного людского водоворота и вместе со всеми начинал кричать все азартнее: «Бей! Ломай! Круши!» * * *Пламя, бьющее с жертвенника, бросалось на стены храма Того, Кто Повелевает Ветрами. Огромные темные бревна стойко сопротивлялись натиску огня, полыхал только деревянный ларь для подношений. Но искры, вылетевшие в большие окна, хищно вцепились в огромные полотнища, которые, подобно парусам, развевались снаружи. Храм и сейчас походил на корабль – но корабль гибнущий, из последних сил держащийся на поверхности. Вокруг вопила, ужасалась и молилась толпа, и была она куда больше того сборища, которое сейчас поднимало на руки испуганного жреца Шерайса. Здесь тоже раздавались выкрики про гнев богов, нищие тоже увеличивали сумятицу. Но люди не рвались жечь корабли (хотя такие предложения и звучали). Ситуацией овладели четверо жрецов. По их приказу те, кто жил неподалеку, бегом притащили ведра. Выстроились две цепочки к колодцу. Люди старательно тушили пламя. Правда, не нашлось смельчака проникнуть внутрь и плеснуть прямо на жертвенник, с которого бил неистовый огненный фонтан… Шершень, который успел прикинуть расстановку сил, был очень недоволен. – Ты кого нанял, огрызок? – зло спросил он Айсура. – Не крикуны, рыба снулая! – Храм-то все равно сгорит! – снизу вверх попытался отвякнуться главарь уличной шайки. – Мне плевать, сгорит он или нет! Нам надо напустить этот сброд на верфи! Скажи своим доходягам, чтоб погромче орали. А я… Шершень замолчал, взгляд остановился на белобрысом юнце. Тот вертел головой, высматривая кого-то в толпе. Атаман не сразу узнал его из-за нарядной одежды, но сейчас… – Видишь вон ту лопоухую жердь? – В ошейнике? – уточнил Айсур. – Он самый… Мне надо прижать его в тихом месте. Он, гаденыш, кое-что знает. И это «кое-что» я из него вытряхну. Айсур не стал задавать лишних вопросов. – Сделаем. Скажу своим парням. – Во-во, скажи, а я займусь жрецами… * * *Нитха рыбкой сновала в толпе. Страх схлынул, осталось острое душевное возбуждение, горячие иголочки в сердце. Пожар! Сумятица! Крики! Это вам не пыльная скука книжной лавки! То, что горит храм, а не какой-нибудь склад вяленой рыбы, девочку не особенно волновало. Если боги не могут защитить свое имущество, значит, оно им не так уж и нужно. Гораздо интереснее было волнение человеческого моря, ведра с водой, плывущие по живой цепочке, пронзительные вопли нищих, искаженное отчаянием лицо жреца, который одновременно пытался молиться и командовать тушением пожара. Внезапно девочка насторожилась: позади низкий женский голос простонал на выдохе: – О, Гарх-то-Горх! О, тэри хмали саи ну! Слова выплыли из пестрой разноголосицы, заставили девочку обернуться. Кто возле храма гурлианского бога взывает к Единому-и-Объединяющему? Кто провидит свою горькую судьбу?.. Вот она, эта молодая женщина – полная, черноглазая, в грайанской одежде, но платок повязан так, как носят в Нарра-до: узел сзади, длинные концы платка переброшены через левое плечо. По щекам – дорожки слез. Нитха протолкалась ближе к женщине, учтиво поздоровалась: – Сто лет жизни тебе, старшая! Отчего ты плачешь? – Ты говоришь по-наррабански, о дитя газели? – обрадованно вскинулась женщина. – Боги родины моей привели тебя сюда! – Нашей родины, старшая, нашей! Я из Нарра-до, меня зовут Нитха-шиу. – Хорошего мужа тебе, о цветок граната, за то, что заговорила со мной! Мое недостойное имя – Тхаи… – В чем твоя беда, Тхаи-вэш, и могу ли я помочь тебе? – Тхаи-гур, – поправила ее женщина, – я рабыня. |
