Янош Лентовский пододвинул отцу миску с жареными в масле пирожками и скучающе огляделся.

    Взгляд княжича скользнул по двум заезжим торговцам, вполголоса обсуждающим дела купеческие, мимолетно задержался на услужливо скалящемся в никуда слепце-скрипаче, огладил широкий аппетитный зад нагнувшейся за упавшим рушником служанки и наконец уперся в смуглую женщину.

    Она подняла глаза на молодого Лентовского и улыбнулась княжичу спокойной приветливой улыбкой.

    -  Цыганка? - негромко спросил княжич Янош, обращаясь скорее к самому себе.

    Как ни странно, женщина расслышала его вопрос и отрицательно покачала головой.

    -  Тогда кто?

    Женщина развела руками и еще раз улыбнулась, словно это должно было объяснить ее происхождение.

    Княжич Янош продолжал разглядывать странную гостью. И одета она была не так, как одевались местные бабы: вместо обилия юбок, напяленных друг на друга подобно капустным листьям, и белой расшитой рубашки с безрукавкой, на женщине был мужской черный казакин, подбитый стриженым мехом, из-под которого выглядывала опять же черная рубаха, заправленная в короткие кожаные штаны до колен. И никаких украшений, кроме витого браслета на правом запястье и медной запонки с тремя короткими цепочками, закалывавшей рубаху у ворота.

    «Нет, не цыганка, - уверился молодой Лентовский. - Те по пуду всяких цацок на себя вешают, а эта… Да и не станет Иошка цыганок у себя прикармливать. Ишь, черная! Откуда и взялась такая?»

    Интерес к женщине так же быстро угас, как и возник, после чего княжич зевнул и потянулся к кувшину с вином.

    Сейчас отец насытится, и можно будет спокойно тронуться в путь.

    В путь…

    Легкие сухие пальцы коснулись шеи Яноша. Он недоуменно обернулся - черная женщина стояла совсем рядом, словно в мгновение ока переместившись из-за своего стола к месту княжеской трапезы. Тонкие губы шевельнулись, и женщина произнесла извиняющимся тоном:

    -  Великодушно прошу простить, ваша милость! Оступилась…

    -  Пошла вон, - равнодушно отозвался молодой Лентовский, наливая вино в деревянную кружку, и вдруг почувствовал, как у него зачесались глаза. Именно глаза, как если бы от затылка… нет, от шеи, где коснулись Яноша чужие пальцы, протянулись вглубь тоненькие нити-паутинки, быстрая суетливая плесень, кончиками невидимых волокон войдя изнутри в зрачки, копошась, натягиваясь, разрастаясь…

    Княжич изумленно моргнул - и ощущение исчезло.

    Подобно руке опытного карманника, в последний момент исчезающей из вскрытого кошеля, когда разиня-хозяин заподозрит неладное и, округлив рот, уже готов закричать на весь базар: «Держи вора!»

    О сапог Яноша умильно терлась корчемная кошка Бырка, выпрашивая кусочек свининки и опасливо поглядывая на дремавшего одноухого пса.

    -  Ой под горкой, под кустом портит девок черт хвостом, - заорал на всю корчму старый князь, и скрипач на ходу попытался подхватить мелодию. - Будет черту лихо, ой…

    Забыв слова разухабистой песни, которую слышал от егерей на прошлой охоте, Лентовский выругался и запустил в скрипача обглоданной костью.

    Черная женщина уже отходила от княжеского стола, когда лицо ее внезапно напряглось, во взгляде, обращенном к старому князю, вспыхнула шальная безумная ненависть, зарницей метнувшись под густыми бровями - но женщина резко присела, вороватым движением погладив мяукнувшую Бырку, и лицо ее почти сразу стало прежним.