|
Да и сами чернила… Я посмотрел через стеклянные стенки сосуда на свет. Густо зеленые. Неужели, с изумрудной пылью? Точно, с ней: мелко поблескивают. Про письменный прибор уже и не говорю: птиц с прозрачным оперением не видел ни разу в жизни. – Все должного качества, юноша? Или вы чем то недовольны? – Поинтересовался старичок. Я стряхнул с сознания восхищенное оцепенение, невольно возникшее при разглядывании диковинного пера. – Нет, все просто замечательно. – Тогда можем приступать? Мне отпущено не так много времени, чтобы я тратил его на пустые разговоры, но если желаете, можем прежде и поговорить. Поговорить? О чем? Обсудить стоящие на дворе погоды? Мне ведь тоже лучше поторопиться: матушка будет волноваться, если скорейшим образом не вернусь домой. Но не ранее, чем по окончании удачной охоты за вином. – Не смею вас задерживать, heve. Что желаете написать? – Я продиктую, если вы не против. – Разумеется. Обмакиваю кончик пера в чернила. – Есть пожелания к размеру букв и прочему? – Пожалуй, нет. Меня устроит любое начертание, главное ведь не форма, а содержание, не правда ли? Пожимаю плечами. – Как вам будет угодно. – Хорошо, приступим! Он помолчал, потом заговорил совсем другим голосом: нараспев, медленно, почти торжественно: – Судьба мира складывается из судеб людей, как море – из капель, а гора – из песчинок. Для времени жизнь человека лишь короткий шаг по пути из прошлого в будущее, и таких шагов было и еще будет сделано немало. Но каждый из нас должен занять предписанное богами место, дабы мир продолжал существовать, а время не останавливалось. Можно бежать своего предназначения, но оно все равно настигает и заставляет принять себя. Кто то идет впереди, кто то защищает спины: каждому найдется своя доля. Можно быть клинком, несущим на острие смерть, можно быть щитом, отводящим удар, а можно быть разумом, подсказывающим, как избежать сражения. Беречь, не проливая крови, тяжелый труд, но тем он и почетнее. Слово, изреченное Последним голосом, не равно своей силой ни клинку, ни щиту, ни закону, но должно быть изречено. Да будет оно вложено в уста… Пауза. Поднимаю глаза от пергамента и встречаюсь взглядом со стариком. – А теперь, юноша, извольте написать свое имя. – Что означает это представление? – Разве оно плохо разыграно? – Улыбаются пронзительно голубые глаза. – Разыграно хорошо, спору нет. Но зачем? – А как иначе можно было подвести вас к составлению сей бумаги? Мне несказанно повезло, что вы не чужды писарского искусства: в противном случае пришлось бы здорово поломать голову! – Вы не ответили. – Вам так уж необходим мой ответ? Вы и сами все великолепно поняли. Разве нет? – Я понял только, что меня вынуждают подписаться под весьма странными изречениями. – Они не такие уж и странные, – обиделся старичок. – Просто старые, а в старину, знаете ли, обожали высокопарный слог. – Это не единственная их странность. – Согласен. Так вы пишете свое имя? – С какой стати? Дедушка Йе задумчиво сцепил пальцы в замок: – Человеку предлагают великую честь, а он отказывается… – Честь? Сказали бы: великую головную боль, были бы правдивее! Голубые глаза заинтересованно сверкнули: – Вам что то известно о Последнем голосе Круга? – Да. Немного, но достаточно, чтобы понимать: мне ЭТО не нужно. – Вам? Скорее всего. А вот всем остальным… – Кому еще? – Вы их знаете, юноша, всех троих. Смею думать, времени встреч было довольно, чтобы узнать о них главное. Неужели вы не видите: в вашей помощи нуждаются. – Это не повод. |
