|
Я поднял один из обрезков и присмотрелся повнимательнее. Да, определенно. И цвет характерно красноватый, но по сосне я бы еще с ювеку гадал, а елка сразу выдала свою страшную тайну. Понятно, почему отложили такой крупный и, в любом другом случае, годный на поделку кусок дерева: пилить нужно очень осторожно, да и потом обрабатывать – вспотеешь. Что ж, заготовку я нашел. Осталось уговорить мастера… Сопение прямо над ухом. Поднимаю голову и встречаюсь взглядом с мальчиком. Лет семи, не больше, щупленький, беловолосый, как исконный селянин, с яркими, почти васильковыми глазами. По чертам лица и костяку, как две горошины с хозяином лавки. Если принять во внимание разницу в возрасте, можно с уверенностью заявить: сын. – А вы чего то ищете? Окончание вопроса утонуло в звонком чихе, и мастер, оторвавшийся от строгания, сурово окрикнул: – Тамми, не отвлекай господина! И возвращайся в постель, если хочешь поправиться до праздника! – Не беспокойтесь, он ничуть мне не мешает, а что касается постели… Здесь достаточно тепло и сухо, чтобы не усугубить простуду. Верно? Щелкаю по курносому носу. Мальчуган, почувствовав нежданную поддержку, подтверждает: – Тепло же, па! Спорить с ребенком отцу не с руки, да и некогда, поэтому до нас долетает слегка угрожающее: – Я тебя предупредил. Впрочем, Тамми уже не слушает, потому что кусок дерева в моих руках занимает малыша больше, чем отцовское недовольство. – А зачем вы плохую деревяху взяли? – Почему плохую? – Если па ее сюда отложил, значит, плохая, – гордо сообщают мне. Улыбаюсь: – Для твоего папы – да, а для меня – лучше не бывает. – Это почему? Подмигиваю: – Потому что деревяха не простая, а с секретом. Васильковые глаза загораются любопытством. – С секретом? – И с большим. Вот, взгляни сюда: видишь, цвет волокон разный? Словно радуга, только красно желтая? И на срезе гладкая… Знаешь, что это означает? – Не а. – Дерево, из которого выпилена эта заготовка, пока росло в лесу, сильно страдало. – Страдало? – Вот представь себе… Семечко упало в землю, укоренилось, начало прорастать, но дереву требуется слишком много лет, чтобы окрепнуть, а это, скажем, очутилось на самом краю склона, беззащитное перед сильным северным ветром… Каждый год его сгибало в одну и ту же сторону, но юное деревце еще возвращало себе прямую осанку, а взрослея, становилось все тверже и неподатливее, и, с каждым новым разом принимая порыв ветра, уже не тратило лишних сил на выпрямление, разумно предпочитая остаться согнутым. Так оно совсем привыкло к атакам своего врага и росло, гордое тем, что защищает от ветра другие деревца. Но за любое дело приходится платить, и за злое, и за доброе. Дерево поплатилось тем, что часть его волокон, рожденных для борьбы, не годится к мирному существованию лавкой или столом… Вот так. Малыш слушал, как завороженный, а по окончании рассказа, спросил: – Значит, это дерево воин? – Пожалуй. – Ух ты… Он провел ладошкой по шершавой поверхности. – Тогда его нужно похоронить, как воина! – Непременно. Похоронишь и прочтешь над ним молитву, но сначала позволь ему потрудиться. Напоследок. – Но вы же сказали, оно не годится для… – Для мира? Нет. Но я собираюсь предложить ему как раз сражение, а не покой. И думаю, оно не будет против. Васильковые глаза моргнули: – Правда? – Правда. Твой папа выпилит нужную мне часть, а все остальное пойдет на погребальный костер. Согласен? Мальчуган с серьезным видом обдумал мое предложение и торжественно кивнул, а я поднялся и подошел к верстаку, только там обнаружив, что мастер тоже слушал мою сказку: в светло синих, чуть тусклее, чем у Тамми, глазах, был заметен почти детский восторг. |
