|
А уж Локка наверняка бы искренне пожалела несчастную, вынужденную носить такую большую грудь, потому что сама частенько жаловалась на схожие трудности. Но безмятежность и покорность расслабленных черт лица прекрасного глашатая никак не сочетались с мольбой в обращенном на меня темно синем взгляде. Не сочетались, заставляя задуматься, прямо скажем, о нехорошем: первая наша встреча не принесла мне ничего, кроме бед, и, признаться, я не горел желанием продолжать знакомство. Впрочем, отступать было поздно, оставалось только выслушать, тем более, меня столь трогательно попросили о внимании. – Конечно, hevary, как пожелаете. Она обрадованно кивнула, но тут же снова вернулась к печальному смирению, а я запоздало вспомнил, что сидеть в присутствии женщины не считается пристойным, и, поднявшись на ноги, предложил занять свое место – единственное кресло в маленькой проходной комнате. Проявленная мной вежливость вызвала у красавицы чувство, похожее на растерянность: – Я… должна сесть? – Вовсе нет, но мне было бы приятно видеть вас в кресле. Вы согласитесь меня порадовать? Пухлые губы приоткрылись, снова прижались друг к другу. – Я сяду. – Разумеется. Она опускалась на подушку кресла так осторожно, словно та была утыкана иголками. Чего то боится? Надеюсь, не меня? Не хотелось бы стать причиной ее заикания. – Вы хотели со мной поговорить? – Да. Новая волна молчания и умоляющий взгляд. – Я слушаю. Ни звука. Нет, так дело не пойдет! Присаживаюсь на корточки напротив глашатая и смотрю на нее снизу вверх: говорят, это помогает успокоить собеседника и внушить ему уверенность. В его же силах. – Я не собираюсь вас обижать, hevary. Ни в коем разе. Что бы вы ни сказали. Но поскольку у нас маловато времени, прошу: собирайте всю вашу смелость в кулачок и начинайте. И правда, помогло: – Вы… Я хотела… Я хочу просить вас: не сердитесь на Риш! Сдвигаю брови: – С чего бы мне сердиться? Так, прибью в темном углу, если удастся, а сердиться… Дурацкая попытка пошутить привела к появлению слез, похожих на жемчужинки в уголках глаз, а красавица затряслась, как в лихорадке, и, видимо, стараясь справиться с дрожью, вцепилась своими пальцами в мои: – Я прошу вас! Умоляю! Именами всех богов и демонов! Простите ее! Первый миг прикосновения не принес ничего, но на следующем вдохе я почувствовал холод. Не ледяной и не обжигающий, но более подходящий мертвому телу, нежели живому, и с трудом удержался, чтобы не отдернуть руки. – Успокойтесь! Это была шутка. Всего лишь шутка. Я не сержусь. Наверное, следовало бы, но… Не буду. – Вы обещаете не причинять Риш зла? – Если она не причинит зло мне или моим близким. Настоящее зло, имею в виду, а не глупую месть оскорбленного воображения. Глашатай ничего не поняла в моих словах, но тон голоса оказал свое воздействие: женщина перестала дрожать. Рук, правда, не убрала, заставляя меня мерзнуть. – Она не будет ничего такого делать. Не будет. Если я попрошу. – Тогда вам лучше поскорее это сделать, иначе у вашей… возлюбленной со временем могут возникнуть большие неприятности. И не только благодаря мне: сомневаюсь, что с другими людьми Ришиан ведет себя дружелюбнее. – Моя сестра всегда была такой. И останется до самой смерти, которой совсем недолго ждать. Любой другой человек на месте пепельноволосой красавицы вложил бы в подобную фразу торжественную печаль или искреннюю скорбь – смотря по обстоятельствам, но ее голос не был окрашен ни одним оттенком перечисленных чувств. Так ученик вслух читает опостылевшую хронику: знает до последней буковки и даже не в силах уже ненавидеть наизусть заученный текст. Стойте ка… Сестра? Разве такое возможно? Или это просто фигура речи? В конце концов, они могут быть сводными и… Бред. |
