Дорабелла и я были двойняшками, и между нами существовала психологическая связь, которая у двойняшек наблюдалась довольно часто. Несмотря на внешнее сходство, мы не были одинаковы; в шестнадцать неполных лет мы уже заметно отличались друг от друга характерами. По сравнению со мной Дорабеллу можно было назвать легкомысленной: она всегда действовала под влиянием импульса, тогда как я продумывала свои поступки. По сравнению со мной она казалась хрупкой и беззащитной, и это привлекало к ней противоположный пол. Мужчины стремились оказывать ей услуги, когда требовалась физическая помощь, оставляя меня без внимания.

Дорабелла во всем полагалась на меня. Когда мы были совсем маленькими и только начинали ходить в школу, она каждое утро нервничала, опасаясь того, что нам придется сидеть врозь. Ей нравилось прижаться ко мне и списать с меня решение задачки. Со временем у нас развилось чувство глубокой близости. Сразу же после подписания мирного договора в ноябре 1918 года мой отец вернулся из Франции; тогда же он женился на маме, и в октябре следующего года мы с Дорабеллой появились на свет. Должно быть, наши родители испытывали восторг, когда после четырех лет всяческих лишений вернулись в Лондон и поселились в родовом доме в Вестминстере. Они хотели сполна насладиться всем, что было недоступно в годы войны. Моя мать всегда увлекалась оперой, и теперь посещение оперных спектаклей сделалось ее любимым времяпрепровождением. Когда мы с сестрой появились на свет, она, не задумываясь, назвала нас именами двух своих любимец. Так я стала Виолеттой из «Травиаты», а моя сестра — Дорабеллой из «Так поступают все женщины».

Наша бабушка однажды сказала с усмешкой, что только благодаря ее бдительности нас миновало имя Турандот.

Нашего брата, родившегося тремя годами позже, нарекли по семейной традиции Робертом. Это создавало некоторые осложнения в общении, так как порой было неясно, о каком из Робертов идет речь. Однако нельзя не уважать традиции рода.

Как мы и думали, Эдвард вскоре приехал к нам вместе с Куртом Брандтом.

Они прибыли к нам в прекрасный августовский день. Мы ждали Эдварда, и когда услышали, как во двор въезжает машина, то все мы — и мама, и Дорабелла, и Роберт, и я — выбежали из дома, чтобы встретить его.

Эдвард выпрыгнул из машины и, отыскав взглядом маму, побежал к ней. Они обнялись. Наверное, каждый раз, встречаясь с ней после разлуки, он вспоминал о том, как она спасла ему жизнь, когда он был еще беспомощным ребенком. Он очень любил ее, а она относилась к нему как к родному сыну.

Из машины вышел молодой человек тех же лет, что и Эдвард, и направился к нам.

— Это Курт… Курт Брандт, — сказал Эдвард. — Я рассказывал ему о вас.

Рядом со светловолосым и высоким Эдвардом Курт казался смуглым и худым. Он встал перед мамой навытяжку, щелкнул каблуками и поцеловал ей руку. Затем он повернулся к нам с Дорабеллой и удостоил нас той же чести. Роберту он просто пожал руку, и это расстроило Роберта, который ожидал, что и перед ним щелкнут каблуками.

Мама сказала Эдварду и его другу, что рада их приезду, и повела их в дом. Курт не смог сдержать своего восхищения домом. Если бы не сильный немецкий акцент, он бы говорил по-английски вполне прилично. Восхищение Курта можно было понять. Наш дом построили очень давно, еще в пятнадцатом веке, и все, кто видел его впервые, восторгались им.

Отец присоединился к нам за обедом. Обычно он в это время занимался осмотром имения, но в этот раз мать попросила его никуда не уходить.

Курт Брандт рассказал нам, что живет в Баварии — в старом замке, которым его семья владеет издавна.

— «Замок» звучит внушительно… но в нем нет того великолепия, как в этом доме, — скромно сказал он.