— Любить и нуждаться — это очень разные понятия. Хотя иногда может показаться что они схожи, — Молох задумчиво смотрел на дочь, — удивительно, я всегда мечтал о ребенке, но ни одна женщина, что со мной делила ложе, не смогла понести. А та единственная, что сумела — родила джинна, необузданную стихию, которая по закону всех эльфов должна быть уничтожена.

— Зачем убивать ребенка? Даже монстра можно научить вести себя хорошо. Даже кровожадное животное, если оно сыто и ни в чем не нуждается, будет сидеть смирно по команде.

— Все верно. Но мы не животные. Разумным почти всегда мало того, что они имеют. А проблема в том, что джиннам все равно что делать ради желаемого, а уж их сила… — принц замолчал, а я вспомнил поляну усеянную разодранными, сплющенными, выжатыми трупами. Если она творит подобное на подсознательном уровне, что будет, когда Лягушка научится применять силы осознанно? Лес, превращающийся в древесных воинов? Что-то пострашнее?

— За все приходится платить, — вспомнил я часто произносимые в академии гладиаторов слова, — если это магия крови — то собственной кровью. Жизни — годами, что остались. Души — собственным разумом. И чем мощнее заклинание — тем больше.

— Совершенно верно, — кивнул Мол, — но на джиннов это правило действует по-другому. Они забирают силы у того, что используют. Без остатка. Деревья становятся дряблыми и быстро ломаются. Животные сходят с ума из-за контроля. Разумные просто гибнут. Один джинн в порыве ярости, страсти или жажды может уничтожить целое государство.

— Суровые ребята, — согласился я, — тогда понятно, почему их так боятся. В новорожденном виде или в детстве, когда невозможно контролировать эмоции, они причиняют немало проблем. Но те, кто уже прошли через это?

— Говорят, мать вечного леса, Митуне родилась джинном. Она безупречный идеал правителя и мага. Самая могущественная и благородная из всех известных. Однако с того момента, как по ее приказу закрыли от посторонних Алиенель и создали пограничные княжества — никто ее не видел. Я не знаю, сколько ей лет. Проще всего сказать, что она всегда была, есть и будет. Но это единственный пример разумного и при этом сильного джинна.

— Тогда тем более не представляю, как ты собираешься уговорить остаться ее, — я погладил девушку по волосам, в которые были вплетены толстые древесные лозы.

— Не силой точно, — улыбнулся Молох, — у тебя есть три дня, и это время нам придется провести втроем. Скажи, как ты относишься к классической эльфийской музыке?

Я относился к ней, как и к любой другой совершенно одинаково — никак. Просто никогда не слышал. Единственная музыка, которую я не только слышал, но и знал — бальные танцевальные мелодии. Вроде Монстра или мазурки. Но для меня это скорее был ритм боевого барабана, где под каждое действие нужно что-то сделать, чтобы не запоганить весь танец.

Так что следующие три дня были для меня полны удивительных открытий ничуть не меньше, чем для Лягушки. Мы вставали поздно ночью, чтобы отправиться на поиски соловьев. Днем учились играть в придворные и не только игры. А когда Мал со смехом учил плавать свою потерянную дочурку, я чуть не расплакался от умиления. Нет, серьезно!

Он, как трудящийся по шестнадцать часов в день и семь дней в неделю отец, которому сказали, что жить осталось всего три дня, пытался окружить Малушу всей родительской любовью, скопленной за сотни лет. И девушка невольно поддалась такому потоку. Она смеялась весь день на пролет и улыбалась даже ночью. В начале я радовался вместе с ними, но потом понял, что остаюсь на берегу, а их уносит дальше.

Царевна-лягушка вернулась домой. И почему-то я был уверен, что она не повторит судьбу Ханы.