Когда мы по очереди направляемся к передним дверям, мама смеётся и говорит мне, что это нормально – нервничать. Но я не нервничаю. Я, чёрт побери, в ужасе. Едва умудряюсь кивать, когда другие люди приветствуют меня. Не обращаю внимания на платья вокруг меня, или на отличные мужские костюмы. Пятна цвета, взрыв смеха и скрипки – все это перемешалось с моими испуганными мыслями.

Мои воспоминания мелькают слишком быстро. Песни те же. Платья те же. Чтобы достичь дверей балкона требуется столько же шагов, и та же самая песня играет, когда мы входим.

Когда произносили моё имя, я едва могла услышать его за своим тяжёлым дыханием.

Рука хватает меня за предплечье и нежно, но уверено ведёт меня в центр танцевального зала. Вдыхаю аромат сигаретного дыма и виски.

– Идем, – говорит отец.

На протяжении последнего месяца я делала все, что могла, чтобы мы сблизились. Наш прогресс медленный, но обнадеживающий. Он уже не разговаривает со мной так резко, а теперь еще смотрит на меня с беспокойством.

– Ты в порядке?

– Где мама? – спрашиваю, осматривая все в поисках её.

Ничего. Не могу увидеть ничего за пятнами платьев и сверкающих люстр, смешавших все цвета, пока мой папа кружит меня в танце. Почему не настояла на том, чтобы мы остались дома?

Ответ моего отца заставил меня похолодеть.

– Ей пришлось отойти в дамскую…

– Прости, но мне нужно идти, – говорю, непростительно бросая его. Вырываюсь из его рук и пячусь назад. – У меня болит голова. Мне нужно идти.

Не обращаю внимание на шокированное выражение отца, когда распихиваю ряд танцующих и тороплюсь через зал к двойным дверям. Разговоры людей вокруг меня приостанавливаются; они

шепчутся между собой о моём поведении. Мне плевать. Проскальзываю в коридор и тороплюсь к заднему выходу. Мой пульс учащенный. Не могу получить достаточно воздуха.

Все происходит в том же порядке, что и в прошлый раз. За исключением человека, который дал маме чертополох, все то же самое. Все точно такое же. Я вернулась прямо сюда, и снова буду наблюдать, как она умирает.

Дверь захлопывается за мной, когда я выхожу в сад. Даже не жду характерного вдоха моей умирающей мамы. Несусь через кусты, толчком открываю ворота, и…

Улица совершенно пуста.

Тяжело дыша, я ступаю в освещенное уличным фонарем пространство, туда, где впервые обнаружила тело мамы. Никакого звука, никакого шепота, нет даже и ветерка. Всматриваюсь в холодную, неподвижную ночь и здесь нет никого, кроме меня.

Пока не слышу шаги позади меня, осторожные и медленные. Затем голос, от которого моё сердце мчится вскачь.

– Кэм.

Зажмуриваю глаза. Его голос. Не смею взглянуть, пока он вновь не произносит моё имя, рваное и наполненное тоской.

Поворачиваюсь, и вот он в свете уличного фонаря, всего в нескольких метрах от меня. Боже, как я скучала по этому маленькому изгибу улыбки, по тому, как прекрасные тёмные волосы свисают с его лба. Когда его яркие лиловые глаза находят мои, он наклоняется голову на бок, как будто бы говоря: "Ну? Так и будешь стоять там?"

– Это ты? Это на самом деле ты?

Когда я осторожно подхожу ближе, замечаю, что его кожа не блестит необыкновенным фейрийским светом. Лёгкий румянец появляется на его щеках, а его грудь поднимается и опадает с быстрым темпом его дыхания, как будто бы он бежал сюда. Занимает мгновение, чтобы понять, что это значит.

Человек. Киаран – человек.

– Это сон, – говорю я.

Он смеётся, и звук такой чудесный.

– Это не сон.

– Я убила тебя, – боль появляется в груди и голос дрожит, когда я добавляю: – Ты мёртв.

– А ты была мертва дважды, – напоминает мне. – Думаю, у меня должно быть еще как минимум два шанса, прежде чем ты откажешься верить, что это я, – затем он движется вперёд, и его ладони обхватывают мои щеки.