Теперь сержант Петров подобен воздушному шару на якорном канате. Иногда он становится шаром. Иногда — канатом. Иногда — самим якорем.

Когда он осознает себя шаром, он стремится всплыть над океаном смешанного с бензиновой гарью воздуха и улететь в прохладную пустоту космоса. Давно бы он это и сделал, когда б не канат и не якорь.

Сержант Петров начинает исследовать канат, ведущий к якорю. Для этого не надо делать ничего особого, достаточно просто вспомнить о нем, и Петров сразу же словно перетекает вниз по горлышку узкого кувшина. То, по чему он перемещается, — тоже он сам, и это очень грустно, потому что, удерживай его что-то другое, Петров давно разорвал бы канат и унесся ввысь, в черную синеву абсолютной свободы. Но нельзя разорвать путы, если они сделаны из тебя самого… И Петров послушно стекает вниз, к родной земле, которой он еще нужен, к тяжелому черному якорю, запирающему для него небеса.

Но и якорь — тоже он сам. Сержант Петров вспоминает, что именно тут его дом. Отсюда растет волшебный цветок, который кончается бесплотным шаром, реющим над городской улицей. В детстве Петров читал журналы-комиксы. Когда герои комиксов думали, художник рисовал над ними заполненные словами облака-овалы, соединенные с головой тонкой нитью. Теперь сержант Петров стал таким овалом сам: его тело внизу, а мысли парят в прозрачном облаке, высоко над потоком машин.

Вот только тело Петрова сильно изменилось. Раньше это был неуклюжий механизм, сделанный из мяса и обреченный на скорую смерть. А новое тело сержанта Петрова подобно скале. Оно способно выдержать давление вечности. Ему не страшно ничего, даже атомная атака. И если у души должны быть якорь и дом, то пусть уж лучше будут такие… — to be continued».

* * *

Попавшие в печать сведения о персональном крематории генерала Крушина имеют примерно такую же природу, как слухи о личном крематории Лаврентия Берии в доме на бывшей улице Качалова.

«Вон труба какая, — размышляет народ, — что там еще может быть? Понятно, крематорий».

Подобный ход мыслей весьма лестен для властей — он подразумевает, что руководство даже дома думает только о работе. Это, конечно, отзвук официозного лицемерия советских времен — все-таки номенклатура работает, чтобы жить, а не наоборот.

Высокая башня, за которой закрепилась слава крематория, возведенного Крушиным в своем подмосковном замке, действительно похожа на выложенную из камней трубу огромных размеров. Но это не труба, а именно башня с лифтом, на верхушке которой находится уединенная комната для медитаций и раздумий (дом Крушина эклектичен; считается, что его архитектурными прототипами послужили некоторые постройки XII–XIV веков, расположенные возле города Альби в южнофранцузском департаменте Тарн; сам Крушин вряд ли был знаком с историей альбигойских сект, но его ментор Дупин несомненно). Если бы эта башня действительно служила «трубой», как писали газеты, в крематории Крушина можно было бы сжигать слонов, причем в промышленных масштабах.

И все же личный крематорий у Крушина действительно имелся. Это было довольно компактное устройство, попросту автомобильный прицеп, официально (и лицемерно) называющийся «передвижной блок сжигания трупов павших животных» — военная разработка, предназначенная для быстрого уничтожения жертв бактериологического удара. Это вполне хайтековское отечественное изделие, оборудованное не только камерой сжигания, но и так называемой «камерой дожигания», не позволяющей продуктам распада вырываться в атмосферу; мощные горелки прожигают мертвую биомассу насквозь и быстро превращают ее в горку легкого пепла.

Каким образом Крушин заполучил кремационный блок в собственность, неизвестно, но, как нам отчего-то кажется, генерал из ГАИ без труда найдет общий язык с военными — тем более что ходили слухи о совместном бизнесе Минобороны и ЗАО «Дорожный Сервис», а дыма без огня не бывает.