– Я не буду телепортировать! Вы меня не заставите! – задиристо крикнула она.

Глава второго форта усмехнулся. Потом резко наклонился, подхватил ее и поставил на окно. Топот из коридора нарастал. Снежная королева у их дверей была уже серой и дряблой, как майский лед где-нибудь за гаражами.

– У тебя десять секунд, чтобы принять решение. Потом я тебя сброшу. Лучше асфальт, чем берсерки… – спокойно сказал Долбушин. – Девять… восемь…

– Вы этого не сделаете! – крикнула Яра.

– Тебя любила моя дочь, – сказал Долбушин. – Лично мне на тебя плевать… я делаю это для нее… шесть… пять…

– Афанасий! Андрей! Остановите его! – крикнула Яра, но уже по одним их лицам поняла, что вмешиваться они не станут.

Афанасий подошел, вложил ей в ладонь зарядную закладку и ободряюще зажал ей пальцы. Глаза его блестели.

– Давай! – сказал он. – Не упрямься! Давай!

Единственным, кто, пожалуй, согласился бы удержать ее здесь, был дедушка-балерун. Белдо тревожно прыгал по комнате, прислушиваясь к топоту берсерков.

– Стойте! – крикнул он, вцепляясь Долбушину в рукав. – Смотрите!..

За окном что-то происходило. Мутная фальшь электрической московской ночи прорезалась маленькой яркой точкой. Точка приближалась к окну не по прямой, а трепетала и вздрагивала. Казалось, по небу кто-то проводит золотым пером, делая смелые росчерки. Одна из гиел устремилась было к точке, но в последний момент резко отвернула, так и не нарушив четкости росчерка.

– Птицы так не летают. Лететь так могут только… Доставайте, доставайте скорее! Где он? – зашептал Белдо, продолжая дергать Долбушина.

Глава второго форта рванулся к шкафу и стал нетерпеливо вышвыривать из него вещи.

– Тряпки… сколько тряпок… – бормотал он.

Наконец то, что он искал, оказалось у него в руках. Яра и Афанасий увидели деревянную шкатулку.

Внезапно топот и гул снаружи, у лифтовых шахт, смолкли. Повисла странная, сосущая тишина. Первым понял, что это значит, Андрей. Он сгреб Птаха за плечо и толкнул его за спинку кровати.

– Ну вот и все! Не спешите стрелять, медик! Бейте в упор и один раз! – сказал он сквозь зубы.

Уже не скрываясь, Афанасий достал атакующую закладку и положил ее на колено.

«Ведьмари умирают с топором в руке, а шныр… шныр умрет с атакующей закладкой», – подумал он.

А в коридоре уже нарастал новый ровный гул – на этот раз уже не мерный, а дробный. Казалось, к ним приближается огромная волна. Дождавшись, пока первые топоры просадят хрупкую, точно вафельную, дверь, Афанасий размахнулся и бросил атакующую закладку. Он ожидал жуткого, пугающего своим безмолвием взрыва, который слижет все, что есть на этаже, оставив целым только дом, но услышал лишь негромкий щелчок, почти хлопок – и больше ничего.

Причем и хлопок и щелчок донеслись не со стороны двери, а тут же, с кровати, на которую Долбушин поставил шкатулку. Бабочка, влетевшая в комнату секунду спустя, села уже на ее щелкнувшую крышку и сложила крылья. Изумрудно-зеленые внутри, снаружи они были цвета древесной коры.

Кажется, Андрей и Птах успели еще по разу выстрелить. Причем торопыга Птах, верный себе, и здесь промазал с четырех шагов и вогнал болт в дверной косяк. Долбушин ринулся с зонтом в самую гущу берсерков, подсекая ноги, сокрушая нагрудники, сминая головы, как картонные коробки. Причем последние удары он наносил уже вслепую. Так же вслепую размахивали топорами и берсерки, что, без сомнения, спасло Долбушину жизнь.

Шкатулка билась светом, как огромное сердце.