|
Но и того безликому старцу Израилю показалось мало. С трудом ступая, он подошел к самой лодке, встал напротив оробевшего монашка и некоторое время разглядывал его в упор - должно быть, отвык видеть иных посланцев из внешнего мира кроме Клеопы. Лодочник пояснил: - Это я руку зашиб, одному не угрести. Схимник кивнул, по-прежнему глядя на новичка. Тогда Клеопа, кашлянув, спросил: - Какое будет нынче речение? Пелагию показалось, что черный человек вздрогнул, словно выйдя из задумчивости или оцепенения. Повернулся к монаху, и раздался низкий, сипловатый голос, очень ясно, с промежутками между словами, проговоривший: - Ныне - отпущаеши - раба - твоего - смерть. - Ох ты, Господи, - испугался чего-то Клеопа и суетливо закрестился. - Ну теперь жди... Поспешно полез назад в лодку, толкнув ногой берег. - Чего это, дяденька? - спросил отрок, оглядываясь на святого старца (тот опирался на посох, стоял неподвижно). - Это он что такое про смерть сказал, а? - Леший тебе "дяденька", - огрызнулся озабоченный чем-то Клеопа. - Налегай на весло-то, налегай! Вот те на, вот те и сплавали! И только уже у самого ханаанского берега объяснил: - Если сказано: "Ныне отпущаеши раба твоего" - стало быть, один из схимников преставился. Завтра на его место другого повезу. Заждался уж отец Иларий-то. Нынче же вечером отпоют его и в Прощальную часовню отведут, в одиночестве с миром прощаться - куколь зашивать, дырки в нем резать. А чуть свет повезу живого к мертвым... Эх, и что людям на свете не живется! - Клеопа покачал косматой башкой. - Но старец-то, Израиль-то, каков! Это он, считай, семерых уже пережил. Знать, богато нагрешил, не допускает пока к Себе Господь. Кто ж у них преставился-то? Старец Феогност или старец Давид? Как речено было, в точности? - "Ныне отпущаеши раба твоего смерть", - повторил Пелагий. - А "смерть" - то зачем прибавлена? Клеопа шевелил губами, запоминая. На вопрос только плечами пожал: не нашенского ума дело. Ну что еще рассказать о происшествиях этого дня? Разве что про домик бакенщика, хотя это будет уж совсем непонятно. Распрощавшись с лодочником, Пелагий обратно в город пошел не сразу, а сначала прогулялся бережком до одинокой бревенчатой избушки - той самой, недоброй, что уже не раз возникала в нашем повествовании. Идти от Постной косы было всего ничего: сотню шагов до Прощальной часовни, да потом еще шагов полтораста. Послушник обошел неказистый домик кругом, заглянул внутрь через пыльное окошко. Щекой прижался к стеклу, стал водить пальцем по грубо накарябанному восьмиконечному кресту. Сказал одно-единственное слово: "Ага". Потом вдруг сел на корточки, принялся шарить руками в лебеде. Поднес к лицу какую-то мелкую штуковинку (свет осеннего дня уже мерк, и видно было неважно). Сказал второй раз: "Ага". Оттуда отрок что-то очень уж безбоязненно направился к заколоченной двери, подергал. Когда дверь хоть и со скрипом, но довольно легко отворилась, внимательно рассмотрел торчащие из створки гвозди. Сам себе кивнул. Вошел внутрь. В полумраке было видно грубый стол, на нем - раскрытый гроб, крышка которого валялась на полу. Послушник пощупал домовину так и этак, зачем-то водрузил крышку на место и легонько прихлопнул сверху. Гроб закрылся наплотно, с хрустом. Юнец подошел к окну, где лежали два мешка с соломой. |
