|
Кто такой хахам-баши, Пелагия не знала, но почтительно покивала. - Ерушалаим - укрепил! - Шмулик восторженно блеснул глазами. - А? Вот как ценят нашего ребе! Он тверд в вере, как камень. Он знаете кто? Он новый Шамай, вот кто! Про непримиримого Шамая, основоположника древнего фарисейства, монахине читать доводилось. Однако из фарисеев ей больше по нраву был другой вероучитель, снисходительный Гиллель. Тот самый, который, будучи спрошенным о сути Божьего Закона, ответил одной фразой: "Не делай другим то, что неприятно тебе самому, - вот и весь закон, а прочее лишь комментарии к нему". *** Палубу снова заволокло рваной ватой, и унылые фигуры евреев закачались, побелели, сделались похожи на привидения. Тем неожиданней было пение, вдруг донесшееся от центра палубы, откуда-то из-под капитанского мостика. Молодые голоса затянули "Дубинушку", весьма дружно и стройно. Никак студенты? Пелагии захотелось послушать. Но пока шла сквозь белую кисею, петь кончили. Только разошлись, только вывели с чувством "Из всех песен одна в память врезалась мне, это песня рабочей артели", а ухнуть не ухнули. Хор распался, песня захлебнулась, единоголосье рассыпалось на разномастный гомон. Однако монашка с пути все равно не свернула, решила посмотреть, что за молодежь такая. Нет, то были не студенты. На первый взгляд похожи - и лицами, и одеждой, но по словам, долетевшим до слуха Пелагии, стало ясно, что это переселенцы в еврейскую Палестину. - Ошибаешься, Магеллан! - воскликнул юношеский голос. - Арийская цивилизация стремится сделать мир прекрасным, а еврейская - нравственным, вот в чем главное различие. Обе задачи важны, но трудно совместимы, поэтому нам и нужно строить свое государство вдали от Европы. Мы будем учиться у них красоте, они у нас - морали. У нас не будет ни эксплуатации, ни подавления женского пола мужским, ни пошлой буржуазной семьи! Мы станем примером для всего мира! Ах, как интересно, подумала Пелагия и тихонько встала в стороне. Должно быть, это и есть сионисты, про которых столько пишут и говорят. Какие симпатичные, какие молоденькие и какие хрупкие, особенно барышни. Впрочем, молодого человека с шкиперской бородкой (того самого Магеллана, к которому обращался вития) хрупким назвать было трудно. Он и возрастом был старше остальных - пожалуй, лет двадцати пяти. Спокойные голубые глаза взирали на страстного оратора со снисходительной усмешкой. - Нам бы в Палестине с голоду не подохнуть, не разнюниться, не пересобачиться между собой, - хладнокровно сказал он. - А про моральные идеалы после подумаем. Пелагия наклонилась к милой девушке в детских штанишках (кажется, они назывались на британский манер - "шорты") и шепотом спросила: - У вас коммуна, да? Девушка задрала кверху круглое лицо, улыбнулась: - Ой, монашка! Да, мы члены коммуны "Мегиддо-Хадаш". - А что это такое? - присела на корточки любопытная черница. - "Новый Мегиддо". "Мегиддо" на древнееврейском значит "Город Счастья". В самом деле был такой город, в Изреэльской долине, его разрушили - не то ассирийцы, не то египтяне, я забыла. А мы отстроим Мегиддо заново, уже и землю у арабов купили. - Это ваш начальник? - показала Пелагия на бородатого парня. - Кто, Магеллан? У нас нет начальников, мы все равны. Просто он опытный. И в Палестине бывал, и вокруг света плавал - его за это Магелланом прозвали. Он знаете какой? - в голосе голоногой барышни зазвучало неподдельное восхищение. - С ним ничего не страшно! Его "опричники" в Полтаве убить хотели - за то, что он еврейскую самооборону устроил. Он отстреливался! Его теперь полиция ищет! Ой! - Барышня испугалась, что сболтнула лишнее, и прижала пальцы к губам, но Пелагия сделала вид, что про полицию не расслышала или не поняла - известно ведь, что монашки глуповаты и вообще не от мира сего. |
