|
Кончик расщепился, вот и бросили. Как раз то, что надо. Обратно в переулок Яков Михайлович вошел прихрамывая. Плечи согнул, невнятно забормотал под нос. Еле шел, опираясь на палку. Кто такого калеку убогого напугается? Медведь с арапом тем не менее обернулись и смотрели на ночного прохожего настороженно. Яков Михайлович подковылял ближе, сделал вид, что только сейчас их приметил. Испуганно ойкнул - мол, не лихие ли люди? Подхромал совсем вплотную, поклонился. Левой рукой оперся на палку, правую, как по-местному полагается, приложил к груди и ко лбу. Сказал арапу писклявым, жалобным голосом: - Джамаль ли валлахи ибн хуртум? О чем спрашивал, и сам не знал, потому что слова никакого смысла не имели, но русскому Топтыгину должны были показаться арабским наречием. Медведище, услышав тарабарщину, плечи приспустил - не усмотрел в ночном туземном инвалиде угрозы-опасности. Зато Салах белиберде изумился. - Эйш? Яков Михайлович снова ему поклонился, медленно, а вот распрямился резво-резиново и костяшками пальцев арапу под основание носа - хрясь! Двинул сильно, но не чрезмерно, а то носовая косточка в мозг войдет, и человеку хана. У Салаха из ноздрей кровь так и брызнула, а сам опрокинулся навзничь и лежит. Причем молча, без звука, как следовало. Ни на миг не задерживая винтового движения, Яков Михайлович повернулся к Медведю. Тот лишь и успел, что рот разинуть. У топтыгиных, кого природа-матушка наделила богатырской статью, в восприятии есть некоторая замедленность, по-научному называется "реактивная ретардия". Но это только в самую первую секундочку, так что сильно обнадеживаться насчет ихней ретардии не стоит. Раз, еще в ссыльно-поселенческую пору, после каторги, Яков Михайлович видел, как мишка на реке рыбу ловит. Куда там рыболову с острогой! С косолапым зевать ни-ни, порвет - чихнуть не успеешь. А Яков Михайлович и не зевал. В изумленно разинутую пасть ткнул концом палки - так вогнал, что только зубы хрустнули. Это чтоб не заорал. В левом рукаве у Якова Михайловича имелся удобный ножик, финской работы, на специальном пружинном ходу. Выщелкнул лезвие и ударил - да не в сердце, потому что такого детину пыром в сердце не успокоишь, и не в горло - хрипеть и булькать станет. Ударил в подвздошье, где в утробе крик рождается. Сделал дело - и отскочил шагов на пять, чтоб не угодить в мертвую хватку растопыренных лапищ. Топтыгин изо рта палку выдрал, отшвырнул. Кровища так и полилась на бороду. Разинул пасть, а крикнуть не может - воткнутая в подвздошье железка не позволяет. Тут, как и было рассчитано, Медведь сам себя погубил. Всякому охотнику известно: поддетый на рогатину топтыгин непременно ее из себя выдерет и тем самым рану распотрошит. Вот и этот вырвал. Если б оставил нож торчать, жизнь из него еще не скоро бы вылетела. А он, дурень, схватился за рукоятку, закряхтел, да и выдернул. Пошел на Якова Михайловича, шатаясь. Тот ступил назад шажок, другой, третий, а больше не понадобилось. Ноги у детины подломились, рухнул на колени. Постоял так, раскачиваясь взад-вперед, будто молился своему медвежьему богу, - и бух лицом вниз. Уф! А тем временем очухался арап. Приподнялся на локте, рукой расквашенный нос затыкает, шмыгает. Яков Михайлович, благостный от хорошо исполненного дела, нагнулся к нему и тихо сообщил: - Я сейчас пойду, тех двоих тоже убью. Ты как сам, жить-то хочешь? Салах кивнул, сверкая белками выпученных глаз. - Живи, я не возражаю, - позволил Яков Михайлович. - Катись отсюда подобру-поздорову. И чтоб никому. Понял? Тот быстро встал на четвереньки. - Давай-давай, - похлопал его по плечу великодушный человек. - Она мой невеста! - сказал вдруг арап. - Что? Якову Михайловичу показалось, что он не так услышал. Арап же, тихо взвизгнув, обхватил своего благодетеля вокруг коленок и попытался свалить наземь. |
