В холле Свенцкого встретил администратор по фамилии Сломка. До войны ему принадлежал известный львовский ресторан. Это был толстяк с белесыми ресницами, круглой физиономией, круглым брюшком и маленькими, пухлыми ручками, которыми он имел обыкновение быстро-быстро размахивать, точно пловец, борющийся с течением. Прежний хозяин «Монополя», первый в Островце богач Левкович, со всей семьей погиб в Треблинке.

Свенцкий, завсегдатай «Монополя», фамильярно поздоровался со Сломкой.

— Как дела, пан Сломка?

— Прекрасно, пан бургомистр.

Свенцкий засмеялся и обернулся к своим спутникам.

— Смотрите, наконец-то я вижу человека, который всем доволен и ни на что не жалуется. Вы никогда не жалуетесь, пан Сломка?

Сломка всплёснул пухлыми ладошками.

— Боже сохрани! Зачем мне жаловаться, пан бургомистр? Разве у меня старая жена?

— А что, молодая?

— И молодой тоже нет.

— Посмотрите на него! — удивился Свенцкий. — Надеюсь, вы не женоненавистник?

Сломка растянул в широкой улыбке толстые губы и сразу стал похож на розового пупса.

— Наоборот, пан бургомистр. Потому я и не женюсь. К чему всегда есть одно и то же блюдо?

Острота пришлось по вкусу Вейхерту, веселому, компанейскому человеку, по профессии архитектору.

— Вы, я вижу, и в жизни применяете кулинарные рецепты.

В разговорах с посетителями ресторана Сломка любил щегольнуть точной осведомленностью об их служебном положении. На этот раз ему тоже повезло: Вейхерта он знал в лицо и помнил, какую тот занимает должность.

— Это понятно, пан заместитель, — поклонившись, сказал он, — ведь я ресторатор.

Но при мысли о том, как бы в разговор ненароком не вступил третий мужчина, чьи анкетные данные были ему неизвестны, он даже вспотел от страха. Впрочем, у Калицкого никакого желания не было принимать участие в разговоре. Он не любил шумных сборищ, не выносил специфической ресторанной обстановки и в «Монополь» согласился пойти только ради того, чтобы увидеться со Щукой. Калицкий был высокий, сухопарый старик лет шестидесяти с небольшим, с густыми, тронутыми сединой волосами и длинными седыми усами, придававшими ему старозаветный вид.

Но Сломке даже молчащий Калицкий не давал покоя. Поэтому когда гости снимали в гардеробе пальто, Сломка лавировал между ними, стараясь как-нибудь не столкнуться нос к носу с Калицким. Его самолюбие хозяина было задето: он очень гордился своим личным знакомством с важными посетителями. Остальные интересовали его только с точки зрения выручки. Поэтому он воспользовался тем, что оказался рядом со Свенцким, когда прокладывал гостям дорогу в толпе, заполнявшей общий зал.

— Прошу прощения, пан бургомистр…— прошептал он, сопя и быстро-быстро работая коротенькими ручками.

Свенцкий как раз отвечал на чей-то поклон. Ему кланялись со всех сторон. Он любил это и с удовольствием показывался в публичных местах. Сейчас он вообразил на секунду, будто медленным шагом, с обнаженной головой, в окружении многочисленной свиты идет вдоль рядов почетного караула, застывшего по команде «смирно».

— Я вас слушаю, — сказал он, с такой предупредительностью наклоняясь к низенькому Сломке, будто тот был по меньшей мере премьер-министром.

— Пана Вейхерта я имею честь знать, — пролепетал Сломка. — А вот другого пана…

— Калицкого?

— Да, да… К сожалению, я не знаю, какой он занимает пост.

Свенцкий добродушно рассмеялся.

— Ах, вот что! Он председатель городского совета. Вам, пан Сломка, надлежит знать местное начальство.