Юргелюшка сразу его узнала. С его матерью, старухой Древновской, они много лет жили по соседству, и Франека, который был не намного старше ее Фелека, она помнила еще совсем мальчишкой. Теперь, когда Франек пошел в гору и стал водить компанию с большими людьми, он не жил с матерью и на Гарбарской улице был редким гостем.

— Ну, как он? — спросил Павлицкий. — Что-то там тихо. Не скандалит?

— Заснул, — ответила Юргелюшка.

Павлицкий потирал руки от удовольствия.

— Вот и отлично! Пускай поспит.

Потом шагнул к Древновскому и бесцеремонно поднес кулак к его носу.

— Это видишь?

Древновский посмотрел на него осоловелыми глазами.

— Что, доигрался? Можешь теперь поставить крест на своей карьере…

— Пошел! — буркнул Древновский.

Павлицкий громко рассмеялся.

— Погоди, завтра по-другому запоешь. Адью!

Древновский ничего не сказал. Голова у него опять упала на грудь. Он весь как-то обмяк, словно у него не было костей.

— Пан Франек! — окликнула его Юргелюшка, подходя ближе.

Но он не узнал ее и, когда она взяла его под руку, не сопротивляясь, позволил отвести себя в уборную. Он навалился на нее всем телом, и старуха, сделав несколько шагов, почувствовала, что ей не удержать его. Она стала беспомощно оглядываться по сторонам, но в уборной не было ни стула, ни табуретки. Тогда она открыла кабинку рядом с той, где спал Грошик, и Древновский послушно сел на унитаз. Юргелюшка принесла стакан воды.

— Выпейте, сразу полегчает.

Но он не мог удержать стакан в руке, и она стала его поить. Он с жадностью выпил несколько глотков, а потом с отвращением передернулся.

— Больше не хотите?

— Нет.

И снова уронил голову. Она потрясла его за плечо.

— Пан Франек! Не узнаете меня?

— Пани Юргелюшка, — пробормотал он. — Что вы тут делаете?

— Как это — что делаю? Работаю.

С материнской нежностью она погладила его по голове.

— И зачем было столько пить, пан Франек! Не жалеете вы своего здоровья!

Древновский махнул рукой.

— Теперь уж поздно — жалей не жалей.

— Что вы говорите? Как это поздно?

— Поздно, и все. Подошел я к Свенцкому и ляпнул ему что-то, а он как глянет на меня… Знаете, что он мне сказал? «Боюсь, пан Древновский, что в дальнейшем я не буду иметь удовольствия работать с вами». Здорово, а? «Не буду иметь удовольствия…» Вот так-то, пани Юргелюшка, все насмарку пошло. Разлетелось к чертовой матери, как карточный домик. И опять я нуль без палочки.

Вдруг он выпрямился и схватил ее за руки.

— Пани Юргелюшка, только матери ничего не говорите…

— А чего мне ей говорить?

— Незачем старуху огорчать. Не скажете?

— Конечно, нет. Завтра все утрясется, вот увидите.

Древновский покачал головой.

— Ничего не утрясется. Уж я-то знаю его. Вредный тип. Ни перед чем не остановится, чтобы меня погубить. Вы не проговоритесь матери? Дайте честное слово, что не скажете. Пани Юргелюшка…

— Обещала, значит, не скажу.

— И все из-за этого Грошика. Дрянь паршивая! Кабы не он, не нализался бы я так.

— Вот видите! И зачем вам это нужно?

— Но сейчас я уже не пьяный, правда, пани Юргелюшка? Не пьяный?

— Конечно, нет.

Он снова схватил ее за руки. Ладони у него были горячие и потные, глаза блестели.

— Вы ведь меня знаете, пани Юргелюшка.