Не следует ли отсюда, что они проследили, где она работает? И кто, вообще, на этот раз – они? Ведь я согласился защищать Бахметьева! Значит, другие? Его конкуренты?

Ответ на мой вопрос не заставил себя долго ждать – зазвонил телефон. Катя протянула руку, но вовремя остановилась, встретившись с моим суровым взглядом.

– Слушай, мент поганый, лучше линяй отсюда, понял, нет? Вы свое дело сделали, срок тому баклану натянули, пусть теперь бессрочку тянет. И не шестери, понял? Или подкалымить на этом решил? Гляди, падла, маруху твою на хор поставим, понял? Вот сегодня, считай, тебе было последнее предупреждение.

В трубке послышались короткие гудки. Я положил ее на место, стараясь не смотреть на Катю. Только отметил про себя, что абонент «ботал по фене» довольно неумело. Это проявлялось в излишней старательности, как это бывает у иностранцев, добросовестно изучающих русский, когда они пытаются выговорить все до последнего звука.

Я молча разобрал и ее аппарат. Там было все на месте, ничего лишнего. Потом бегло проверил ее настольную лампу и еще кое какие предметы в комнате. Кажется, если прослушивают, то на телефонной станции. Не забыть бы поговорить на этот счет с Александром Борисовичем. Только очень мощные организации способны на это.

– Кто это был? – спросила Катя.

– Попали мы с тобой, – сказал я, – как куры в ощип. Или между молотом и наковальней. Я так и думал… Одни хотят, чтобы я этого пацана посадил, другие, чтобы я его защитил.

– А ты? – спросила она. – Чего хочешь ты?

– Чтобы его оправдали, если невиновен. Или посадили, если суд докажет вину.

– Говоришь прямо по писаному, – усмехнулась Катя. – Но я спросила тебя по другому. И о другом.

– Догадываюсь, – вздохнул я. – Сделаем так. Нам с тобой на сегодняшний день нужен хороший публичный скандал, желательно с пощечиной, после чего ты заберешь вещи и вернешься к мамочке. Она только будет рада. И скажет, что была в этом уверена с самого начала. Только пусть скажет это во всеуслышанье и как можно громче.

– Знаешь что? – обиделась Катя. – Пощечину после таких твоих слов я могу дать прямо сейчас, не дожидаясь, пока соберется народ.

– И будет уж совсем хорошо, – продолжал я, подставив ей правую щеку, как если бы меня уже ударили по левой, – когда начнешь прилюдно встречаться с кем нибудь другим.

И схлопотал таки, как и напрашивался, по морде. Причем она ойкнула от боли и подула на свою ладонь.

– Ну хотя бы для видимости, – стал объяснять я, отступив на шаг назад. – На измене я не настаиваю. Пусть твоя мама лично тебе кого нибудь подберет. Пойми, иного выхода пока нет. Я не могу отвечать за твою безопасность, пока ты со мной.

– Я – твое слабое место, – кивнула она, продолжая потирать ладонь, покрасневшую от удара. – Как видишь, я ничего не забыла.

– Да уж, – развел я руками. – Злопамятством тебя природа не обделила. Как и всеми другими достоинствами. Именно об этом я тебя предупреждал.

– Предупреждал, – подтвердила она грустно. – Ничего не скажешь. А я, дура, не поверила, – ее голос дрогнул. – Решила, вот человек, который ничего не боится. Которому все по плечу.

– Значит, ты меня принимала за кого то другого. Тогда тем более нам следует расстаться.

– Не придуривайся. Скажи хоть, что это за люди? – спросила она. – Кто такие? Неужели им нечем больше заняться, кроме как следить за мной, подслушивать наши разговоры? И все только ради того, чтобы заставить тебя играть на их стороне или вывести тебя из игры?

Она заплакала, прижавшись лицом к моему плечу.