— Мы просто не можем позволить себе сдаться без борьбы! — настаивала она.

— Мы будем наказаны, — повторил Адам. — Понимаешь, мы выпустили зло, сегодня я это видел, — он замолчал, и Джулия, решив, что он стал свидетелем какого-то ужасного ранения, не стала пытаться это выяснить. Однако потом Адам предложил совершенно другое объяснение, заявив, что обнаружил, что винит в войне рабов.

— Разве ты не видишь, что война будит в нас самое худшее? — спросил он ее. — Все путы, которые удерживали нас в рамках приличия и в почитании Господа, разрезаны, и мы плывем на волне мерзкого гнева.

Джулия нахмурилась.

— Ты считаешь, что Юг заслуживает поражения, потому что ты не был ласков к рабу?

— Я считаю, что Америка — единая страна.

— Звучит так, — произнесла Джулия, всеми силами пытаясь сдержать нарастающий гнев, — словно ты сражаешься за другую сторону.

— Может, и так, — согласился Адам, но так тихо, что Джулия не смогла расслышать его слова сквозь шум дождя.

— В таком случае тебе нужно ехать на Север, — холодно заявила Джулия.

— Нужно ехать? — спросил Адам странно кротким тоном, будто и правда хотел получить ее совет.

— Ты должен сражаться за то, во что веришь, — без обиняков ответила Джулия. Адам кивнул:

— А ты?

Джулия вспомнила кое-какие слова Салли, которые ее удивили: что мужчины, за всем своим хвастовством и показухой, на самом деле слабы, как новорожденные котята.

— Я? — удивилась Джулия, словно не сразу поняла, что имеет в виду Адам.

— Ты покинешь Юг?

— А ты бы этого хотел? — спросила Джулия, и по правде говоря, это было приглашение для Адама сделать ей предложение и объявить, что большая любовь требует сумасбродных жестов.

Джулия не хотела заурядной любви, она жаждала ощутить такую же, как и религия, переворачивающую всю жизнь тайну, чтобы она была необузданной, как гроза, которая сейчас изливала свой гнев на полуостров.

— Я хочу, чтобы ты делала то, что велят тебе сердце и душа, — сухо отозвался Адам.

— Значит, мое сердце велит мне остаться в Виргинии, — так же холодно произнесла Джулия. — Оно говорит мне, что я должна работать здесь, в госпитале. Мама этого не одобряет, но я должна настоять. Ты будешь возражать, если я стану сестрой милосердия?

— Нет, — ответил Адам, но без малейшей доли убеждения в голосе. Он выглядел опустошенным, как странник, заблудившийся в неизведанных землях, а потом он был избавлен от необходимости продолжать разговор, потому что дверь палаты отворилась, и преподобный Гордон тревожно высунулся на веранду.

— Я боялся, что вас смыло, — произнес отец Джулии со всем возможным неодобрением, на которое только был способен.

Его жена посчитала бы то, что Джулия с Адамом находятся одни в темноте, неподобающим, но преподобный Гордон не обнаружил в их поведении никакого греха.

— Мы совершенно не промокли, отец, — возразила Джулия, сделав вид, что поняла мягкое замечание отца буквально. — Мы просто смотрим на грозу.

— И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне, — радостно процитировал преподобный Евангелие от Матфея.

— Не мир пришел я принести, — процитировала Джулия тот же источник, — но меч.

Произнося эти слова, она смотрела на Адама, но тот не замечал ее взгляда. Он уставился в темную пустоту, которую рассекали молнии, вспоминая клочки белой бумаги, выкинутые в черную канаву.