Я не успел договорить. Степаныч вдруг покраснел, как

рак, сердито вырвал из рук у меня книжку и дико за

рычал:

— Яйца курицу не учат! Тоже учитель нашелся!

Я был совершенно огорошен. Уходя с «словясности», я

искал л никак не мог найти ответа на вопрос: зачем Сте

паныч вбивает в головы солдат всякие бессмыслицы?

Наши отношения с Степанычем после этого конфликта

сильно испортились. А вскоре после того произошел еще

один случай, который окончательно нас поссорил.

Мы уже были всего лишь в нескольких переходах от

Верного. На стоянке у одной горной речки я бегал с сач

ком по полю, гоняясь за красивыми бабочками. Вдруг не

ожиданно я остановился, как вкопанный. В нескольких

десятках саженей от меня, под небольшой купой деревьев,

был Степаныч, но в каком виде! Весь красный, разъярен

ный, озверевший, он бил по лицу моего друга Карташева.

Его огромные железные кулаки методически ходили взад

и вперед, и голова Карташева как-то беспомощно мота-

лась из стороны в сторону. Из губы у Карташева текла

тонкая струйка крови. В мгновенье ока я был около Сте-

паныча и, вне себя от бешенства, закричал:

— Стой! Стой!.. Не смеешь! Я папе скажу.

Оторопевший от неожиданности, Степаныч остановился

и, увидев меня, выругался матерными словами. Однако

желание продолжать расправу, видимо, у него пропало, и,

еще раз выругавшись, фельдфебель круто повернулся и

пошел к лагерю. Когда Степаныч был уже далеко, я спро

сил обтиравшего кровь Карташева:

— За что это он так тебя?

Карташев замялся и стал смущенно теребить свою гим

настерку. Я, однако, не отставал. Наконец Карташев, гля

дя в сторону, вполголоса заговорил:

— Как, значит, по осени забрили меня, мамаша, значит,

дала мне три рубли на дорогу... Береги, говорит, на чер

ный день пригодится... А дьявол энтот, Степаныч, дознал

ся ноне... Ну, стал приставать: отдай да отдай ему три

рубли... По-читай, всю дорогу от Семипалатинска пристает.

Я и так, и сяк, самому, мол, нужно... Сегодня поймал ме

ня, да и пошел, да и пошел... Мы, говорит, через три дня

в Верном будем. Ты, сволочь такая, тамо останешься, а я

в Омск ворочусь. Давай, говорит, деньги чичас, сей ми

нут... А не дашь, дык долго меня поминать будешь... Ды

как почнет по мордасам лупить, как почнет...

В тот же вечер за ужином я с возмущением рассказал

обо всей истории отцу и сидевшему с нами командиру

партии. Отец многозначительно кивал головой, а офи

цер — военный службист, думавший только о карьере, —

недовольно бросил:

— Вы, молодой человек, лучше бы не вмешивались не

в свои дела.

Я обиделся и ушел спать, не попрощавшись с офицером.

Офицер же, как потом выяснилось, несмотря на щелчок

по моему адресу, все-таки имел разговор по этому поводу

со Степанычем. Не совсем приятный разговор. На следую

щий день Степаныч смотрел на меня волком, не здоровал

ся, не разговаривал. В Верном мы расстались врагами.

У отца с командиром партии отношения тоже расстроились.

Уже много лет спустя отец мне рассказывал, что, после

того как я ушел в тот вечер в палатку, офицер стал осу

ждать не только мой поступок, но и то воспитание, кото-

рое приводит к такого рода поступкам. Отец рассердился

и с холодным раздражением заявил:

— Солдат бить не полагается.

Офицер пробовал возражать, но отец упорно стоял на

своем. В результате дипломатические отношения между

командиром партии и врачом оказались испорченными.