— Ну вот, ты опять опоздал, — недовольно встречает

его мать, — все остыло: и самовар, и шанежки... Когда

ты, наконец, станешь жить по-человечески?

— Ты не беспокойся, я и так обойдусь, — виноватым

голосом отвечает отец и молча принимается за холодный

чай и полуостывшие шанежки.

Я внимательно слежу за тем, как отец своими крепкими,

сильными зубами машинально пережевывает пищу, но я

вижу, что мысли его сейчас далеко от чайного стола.

Я знаю, где его мысли: они около того, что за несколь

ко минут перед тем он видел в окуляр своего микро

скопа...

Когда я думаю о своем отце, мне всегда приходит на

память только что описанная картина. Она типична, более

того, она характерна. Она ярко выражает самую сущность

14

натуры моего отца, его лучшее внутреннее «я» —  с л у ж е-

н и е  н а у к е . Это служение составляло душу его души.

Наука всегда была и до самого последнего дня осталась

его «богом», которому он отдавал свои силы, свое время,

свою энергию и отдал бы, если бы понадобилось, самую

жизнь. Отец был сделан из того теста, из которого в

прошлые века выходили мученики науки. Живя в эпоху,

когда костры, сжигавшие воинов человеческой мысли, по

гасли, он имел возможность служить своему «богу» в

более спокойной и нормальной обстановке. Однако науч

ный путь отца далеко не был усеян розами. Не раз на

этом пути встречались острые шипы, и об одном таком

случае я расскажу подробнее ниже.

Я не знаю, откуда у отца взялась столь всепоглоща

ющая страсть к науке. Должно быть, в этом отношении

он был самородком, потому что ни его происхождение,

ни его воспитание, ни условия его жизни не только не

могли способствовать развитию в нем склонностей к

научной работе, но, наоборот, способны были задушить

нее такие зачатки и тенденции.

Выходец из крестьянской семьи Херсонской губернии,

мой отец в девять лет остался круглым сиротой. Его взял

к себе дядя, живший в городе и служивший сторожем

при мужской гимназии в Кишиневе. Дядя был человек суро

вого нрава, и бедному сироте от него приходилось не

гладко, но у дяди была одна хорошая черта: он покло

нялся образованию. Будучи сам неграмотным, дядя уве

ровал в изречение: «Ученье — свет, неученье — тьма». Он

постоянно его повторял — не всегда кстати — и потому

твердо решил сделать из маленького Миши «человека».

Всякими правдами и неправдами дядя «определил» племян

ника в гимназию, при которой он служил, и поддерживал

его в первые годы учебы. Потом дядя умер, и с четыр

надцати лет мой отец, оставшись совсем один, должен

был сам заботиться о себе. На медные гроши, добывае

мые уроками, репетиторством и всякими иными случай

ными работами, он с горем пополам все-таки кончил гим

назию и вслед за тем поступил на физико-математический

факультет Новороссийского университета в Одессе. Это

был конец 70-х годов, когда в высшей школе в России

во все большем количестве стали появляться «разночин

ц ы » — поповичи, мещане, крестьянские дети. В 1882 году

отец кончил университет со званием «кандидата есте-

ственных наук» и вскоре после того женился на моей ма

тери. Казалось бы, на этом ему полагалось закончить

знакомство с науками, поступить на службу и заняться

устройством своего «семейного гнезда».