– Теперь-то ты, мой мальчик, уже должен знать: сохранение мира – тяжелейшая штука на свете, хоть в нашем мире, хоть в любом ином, – не без сочувствия заметил Генн.

Юный король печально, словно не в силах поверить в пережитое, покачал головой.

– Никак не могу забыть этой картины: Отрекшиеся из Совета Покинутых бегут, бегут что есть сил… Они ведь думали, что бегут навстречу будущему вместе с родными и близкими! Я чувствую себя в ответе. И за них… и за них. – Он указал в сторону живых, расхаживавших по полю.

– Сильвана погубила своих, Андуин, – напомнил Генн. – Не наших.

– Да, умом-то я это понимаю. Но смириться не могу. Ни умом, ни сердцем, – Андуин приложил руку к груди и тут же позволил ей бессильно упасть. – Павшие на этом поле погибли потому, что Андуин Ринн, король Штормграда, обещал: при встрече с родными и близкими им ничто не угрожает. Они поверили мне – и погибли. Погибли из-за меня.

Слова его звучали горько – горше желчи. Генн, никогда не слыхавший от Андуина ничего подобного, не знал, что и сказать.

Затянувшееся молчание нарушил Андуин:

– Ты, очевидно, пришел читать мне нотации. Давай, говори. Я заслужил каждое слово.

Генн шмыгнул носом, почесал в бороде и устремил взгляд к горизонту.

– На самом деле я пришел просить прощения.

Андуин резко обернулся к нему, не трудясь скрыть изумление.

– Просить прощения? За что? Наоборот, ты же предупреждал меня. Отговаривал.

– Ты велел мне наблюдать. Я и наблюдал. И слушал тоже, – ответил Генн, указав на собственное ухо. – Слух у волков отменный. Я наблюдал за их поведением. Видел слезы. Слышал смех. Видел, как страх отступил перед радостью.

Не сводя глаз с жителей Штормграда, отдававших дань уважения павшим, он продолжал:

– Видел я и другое. Видел, как на это поле вышел штормградский стражник. Завел разговор с Отрекшейся – с женой, а может, с сестрой. Но в конце концов покачал головой и ушел от нее. Вернулся назад, в крепость.

Андуин озадаченно поднял брови, но перебивать Генна не стал.

– Отрекшаяся понурила голову, постояла минуту… Просто постояла. А потом медленно направилась к своим, к Стене Торадина. – Генн повернулся к Андуину. – Ни тебе буйства. Ни… ни злобы, ни вражды. Похоже, обошлось даже без горьких слов. Да, счастливые встречи – это было замечательно, просто из ряда вон. Но меня как громом поразило другое: ведь эта неудавшаяся встреча была еще важнее! Ведь если люди и Отрекшиеся могут встретиться, пережив столько чувств, питая столько надежд, и вдруг не поладить – не понравиться, а то и проникнуться отвращением друг к другу – и попросту разойтись… – Седогрив покачал головой. – От Отрекшихся я видел только обман, предательство да кровожадность.

«И видел, как мой мальчик умирает у меня на руках, пожертвовав жизнью, чтобы спасти меня», – мысленно добавил он, но вслух этого не сказал.

– Я видел страшных, едва волокущих ноги чудовищ, бросавшихся на все живое с одним-единственным желанием – задуть, загасить огонь жизни. Но такого, как в этот день, не видел. И даже не думал, что увижу.

Андуин слушал, не перебивая.

– Я верую в Свет, – продолжал Генн. – Я видел его, он не раз приносил мне пользу – как тут не поверишь. Но я никогда не чувствовал его. Вот, например, в Фаоле не разглядел. Видел одно – какой-то омерзительный фарс, старого друга, умершего и, будто в насмешку надо мной, поднятого из могилы. Да еще лопочущего вздор, который никак не может быть правдой.