— Хитрого тут нет ничего…Сидишь в лесу бирюком на казенных харчах! — пояснил Говоров.

— Ты так громко не вопи об этом на каждом углу, Тарас Павлович! У нас в деревне даже у плетней уши имеются…Как Настюха? Валька? Пашка?

— Все живы, здоровы, слава Богу! Привет вам большой шлют…Поработать под вашим началом снова хотят… — Говоров замолчал, ожидая реакции деда. Старик вздрогнул и тихо промолвил.

— Что значит поработать? Ты был тогда на площади? Когда девчушку эту казнили? Видел ее глаза?

— Видел… — хмуро кивнул майор, отворачиваясь в сторону.

— Бааде, что сказал тогда? Десять за одного! Десять? Выдержит твоя душа столько трупов-то?

— Недолго им осталось… — буркнул Говоров.

— Это еще бабушка надвое сказала…А грех такой на душу брать не хочу!

— Ты думаешь, мне не жаль Таньку Сатину? — вскинулся Говоров. — Да она мне каждую ночь снится! Если хочешь знать…Ничего не говорит! Просто стоит и смотрит, как там, на эшафоте! — майор со злости ударил кулаком по плетню, с которого лавиной осыпался налипший снег. — Только есть приказ! Приказ из центра и я его ослушаться не могу…

— Ну-ну… — ехидно ухмыльнулся дед Федька.

— Что ну? Смотри… — Тарас Павлович подал ему узкую ленточку бумаги, на которой печатными буквами был набран текст шифровки:

«Центр — Соколу

В связи с грядущим проведением Острогоржско-Россошанской операции силами Воронежского фронта приказываю немедленно провести мероприятия по нарушению снабжения войск противника всеми имеющимися силами и средствами. Быть готовым к выполнению боевой задачи к началу января 1943 года.»

— Теперь понятно?

— Эх, Тарас, Тарас… — вздохнул Подерягин, отдавая тому шифровку. — Наступление будет или нет — большой вопрос! А вот Бааде успеет насолить от души! Мне грех на душу брать не хочется.

— Не поможешь? — спросил без особой надежды Говоров.

— С вами уж точно не пойду! — отрезал дед Федька, закрывая калитку во двор, оставив майора НКВД так и стоять на улице.

— Мы ж тебе поверили! — донеслось ему в след. Он коротко обернулся и в глазах этого старого умудренного жизнью человека, который видел и помнил крах старой империи, строительство новой, много смерти и ужаса, Тарас Павлович заметил взгляд Татьяны Сатиной, тот самый, который преследовал его уже почти полгода из ночи в ночь, полный решимости и смирения.

— Не пойду! — отрезал Подерягин, заметив за окном лицо внимательно слушавшей весь их разговор невестки. — Сил нет…

— Федор Алексеевич! Подерягин! — окликнул его Говоров.

Медленно обернулся. По-старчески кашлянул и выжидающе посмотрел на своего гостя.

— Соваться ни мне, ни моим ребятишкам в город не нельзя. Нас там сразу схватят…Нет сил, не идите с нами! Прошу об одном…Нам нужно схема расположения обороны железнодорожного узла. Край нужна! Разведайте…Походите, посмотрите, а все что увидите мы зарисуем.

Наступила долгая пауза. Дед Федька раздумывал над просьбой Говорова. Все его внутренне естество кричало, что соглашаться нельзя, но где-то внутри него злая червоточина твердила, что клеймо предателя так и останется с ним до конца жизни, если он не выполнит просьбу партизан, так до конца его дней ему в спину будет доноситься полный ненависти окрик:

— Кулак!

Так и будут его таскать по кабинетам НКВД, угрожая 58 статьей, за его происхождение из дворян.