— Похоже, вы с утра взволнованы, Мать, — мурлыкнула зеленоглазая женщина. — И на свою верховую прогулку вы уехали потихоньку очень рано, постаравшись не разбудить меня. А я думала, что вы захотите поговорить. У вас бы так не болела голова, если бы вы чаще рассказывали о том, что вас беспокоит. Знаете ведь, что со мной можно говорить откровенно. — Разглядывая Суан, презрительно уставившуюся на нее, она еще раз рассмеялась. — Вам же известно, что мне в отличие от других ничего от вас не надо.

Суан снова фыркнула и демонстративно занялась размещением кожаной папки. Она водрузила ее на письменный стол между каменной чернильницей и песочницей. Затем с грохотом передвинула подставку для ручек.

С усилием Эгвейн подавила вздох. Так. Халиме ничего не нужно, кроме уголка в палатке Эгвейн, чтобы она была рядом, когда у Эгвейн вновь начинались мигрени, хотя ночлег здесь, должно быть, создавал сложности с выполнением обязанностей у Деланы. Кроме того, Эгвейн нравились ее прямые грубоватые манеры. С Халимой было легко говорить, забывая ненадолго, что ты Престол Амерлин, а расслабиться так с Суан не удавалось. Эгвейн слишком долго боролась за признание себя Айз Седай и Амерлин, и слишком слабым было ее осознание этого признания. И всякое отступление от существования как Амерлин сделало бы следующее отступление — вынужденное или добровольное — проще, а следующее — еще легче и так далее, пока она не превратилась бы вновь в увлекшегося игрой ребенка. Это делало Халиму неоценимым сокровищем, если даже не принимать во внимание чудесное влияние ее пальцев на мигрени Эгвейн. Но, к ее досаде, все остальные женщины в лагере разделяли точку зрения Суан, возможно за исключением лишь Деланы. Серая казалась слишком расчетливой, чтобы взять на службу вертихвостку, независимо от степени своего милосердия. В любом случае, сейчас не имело никакого значения, преследовала ли она мужчин или даже опутывала их своими чарами.

— Боюсь, Халима, что я вынуждена заняться работой, — сказала Эгвейн, стягивая перчатки. Она всегда была завалена бумагами. Конечно, на столе еще не было и следа отчетов Шириам, но она скоро пришлет их вместе с несколькими петициями, которые она сочла достойными ее внимания. Всего лишь несколькими. Десять или двенадцать прошений об удовлетворении жалоб, и Эгвейн должна по каждой вынести вердикт Амерлин. Этого нельзя сделать без изучения вопросов, без этого не будет справедливого решения. — Возможно, ты пообедаешь со мной. — Если, когда она закончит, еще останется время не просто перекусить прямо за столом в кабинете. Время уже шло к полудню. — Тогда и поговорим.

Халима резко села, глаза сверкали, а полные губы были плотно сжаты, но ее мрачность исчезла так же быстро, как и появилась. Но в глазах все-таки остался тлеть огонек. Будь она кошкой, она бы выгнула спину и распушила хвост. Грациозно поднявшись на ноги на ковровом настиле, она разгладила платье на бедрах.

— Хорошо. Если вы уверены, что не хотите, чтобы я осталась.

И в эту минуту в голове, где-то позади глаз, Эгвейн почувствовала тупую пульсацию, слишком хорошо знакомую предвестницу ослепляющей головной боли, однако она тряхнула головой и повторила, что у нее много работы. Халима еще мгновение колебалась, снова поджав губы и стиснув руки в кулаки среди юбок, но затем сняла подбитый мехом шелковый плащ с вешалки и удалилась из палатки, не потрудившись даже накинуть его на плечи. Так можно и повредить своему здоровью, разгуливая в таком виде по холоду.

— Норов рыбачки рано или поздно доведет ее до беды, — произнесла Суан еще до того, как полог перестал колыхаться. Хмуро глядя вслед Халиме, она накинула шаль на плечи. — Она сдерживается при вас, но мне-то она грубить не стесняется.