С этими словами она отложила чулок поверх корзины с рукоделием и встала принять плащ у Эгвейн. И воскликнула, что Эгвейн холодна как ледышка. Вот и еще причина для мигрени, по ее мнению. Айз Седай расхаживали, не обращая внимания ни на ледяную стужу, ни на удушающую жару, но тело-то все равно знало об этом. Лучше укутаться потеплее. И носить красное. Все знают, что красное — самое теплое. И поесть — тоже помогает. На пустой желудок всегда пронимает дрожь. Вот ее никогда не видели дрожащей.

— Спасибо, Мать, — весело ответила Эгвейн, заслужив мягкий смешок. И удивленный взгляд. Несмотря на все послабления, Чеза была поборником пристойности, рядом с ней Аледрин казалась небрежна. По духу по крайней мере, если уж не по букве. — У меня нынче не болит голова, спасибо за твой чай. — Возможно, дело и вправду было в чае. Каким бы противным на вкус он ни был, это не хуже, чем просидеть все заседание Совета, длящееся добрые полдня. — Да я не слишком и голодна, по правде. Булочки будет достаточно.

Конечно, все было не так просто. Отношения между госпожой и служанкой никогда не бывают простыми. Живешь рука об руку, она видит тебя с худшей стороны, знает все твои недостатки и слабости. От горничной не спрячешь ничего. Чеза все время бормотала что-то себе под нос, помогая Эгвейн разоблачиться, а затем и укутаться в халат — красного шелка, окаймленный пенным мурандийским кружевом и расшитый летними цветами, подарок от Анайи.

Затем Эгвейн позволила снять льняную скатерть, укрывавшую поднос, стоявший на маленьком круглом столике.

Чечевичная похлебка в чаше загустела, но немного направления помогло справиться с этим, и с первой ложкой Эгвейн обнаружила, что аппетит у нее все-таки есть. Она съела все до крошки, и кусок белого с голубыми прожилками сыра, и несколько сморщившихся оливок, и две хрустящие коричневые булочки, хотя из них и пришлось вынимать долгоносиков. Ей не хотелось слишком рано ложиться спать, так что она выпила лишь один бокал вина с пряностями, которое тоже нуждалось в подогреве и чуточку горчило, но Чеза сияла от одобрения, словно Эгвейн подчистила поднос. Оглядев блюда, пустые, если не считать косточек от оливок да крошек, она осознала, что так оно и было.

Эгвейн устроилась на своей узкой койке, накрывшись двумя мягкими шерстяными одеялами и гусиной периной, натянутой до подбородка, а Чеза тем временем убрала поднос и остановилась у выхода из палатки.

— Хотите ли вы, чтобы я вернулась, Мать? Если у вас случится мигрень… Да, видно, та женщина нашла себе компанию, а то бы давно появилась. — В словах о «той женщине» звучало открытое презрение. — Я могу заварить еще чайник того чая. Я добыла его у коробейника, который сказал, что это лучшее средство от мигреней. Да и от суставов, и желудочных расстройств.

— Ты и впрямь думаешь, что она такая ветреница, Чеза? — пробормотала Эгвейн. Почти согревшись под покровами, она почувствовала сонливость. Ей хотелось спать, но еще не теперь. Мигрени, и суставы, и желудок? Найнив смеялась бы до слез, услышав такое. В конце концов, может, ее головную боль разогнала вся эта болтовня Восседающих. — Халима заигрывает, но не думаю, чтобы у нее когда-то заходило дальше флирта.

Чеза помолчала, поджав губы.

— Она заставляет меня тревожиться, Мать, — произнесла она наконец. — С Халимой что-то неладно. Я это чувствую все время, когда она рядом. Словно кто-то подкрадывается ко мне сзади, или словно мужчина подглядывает, как я купаюсь, или… — Она рассмеялась, но смех был нервный. — Не знаю я, как это описать. Просто неладно.

Эгвейн вздохнула и поплотнее укуталась.