И все-таки те же самые ребята. «В их годы мы... » Не могут же они быть такими, как и во все прошлые годы! А знают они, по-моему, больше, чем знали мы в их годы.

Когда они смотрят, мне легче.

И врачи собрались со всего отделения. И сестры.

Пульс на сонных артериях!

А затем пульс на всех остальных. А затем и давление появилось. И поднялось до цифр нормальных.

Для верности я еще немного покачал.

— Что вы льете? Глюкозу? Валяйте.

— Тебе-то самому не надо кордиаминчик?

— Издеваетесь?

Больная дышит. Сама, без нашей помощи. Глаза открыла.

— Как вы себя чувствуете?

— Грудь болит.

(Еще бы не болеть! Давил на совесть. Да и ребро сломал. Надо бы и покурить.)

Я отошел к окну. Выглянул.

С пятого этажа все не так выглядит. Странная картина.

Машина бежала через весь двор. Наискось. На наклоненное дерево. Впереди металлический скребец. Не  знаю уж, как он называется по-научному. Позади ковш навис. Добежала до дерева. Уткнулась в него скребцом. Как свинья, желуди копающая. Дерево покачнулось. Но стоит. Собрала все силы свои. И опять злобно уткнулась в дерево. Злобно. Мне сверху хорошо видно. Дерево упало. Самодовольно отошла. Я даже видел, как торжествующе покачнулся ковш.

Затем, опять мелко подсеменив к дереву, стала поворачивать ствол в удобную позицию и подталкивать его куда-то в сторону. Делала она это уже значительно спокойнее. Дерево-то уже мертво. Сдвигая ствол, попала своей передней частью в какую-то яму. Тогда сзади ковш выдвинулся. В своей средней части согнулся, как в суставе. Впереди вылезли какие-то лапы-упоры. Ковшом уперлась и отжалась. Как люди отжимаются во время зарядки. Повернулась и вышла из ямы. 

Вот это машина!

Стало быть, это она, когда замолчала, оглушила меня тишиной.

А больная свободно разговаривает.

Сутки мы ее наблюдали. Волновались. Не отходили от нее. Все время кто-нибудь сидел около.

Две недели болело ее ребро.

А я мучился и чувствовал себя неловко. Как объяснить, что ребро сломано?

Так до самой выписки и не знал, как объяснить.

Не говорить же, что она один раз уже умерла.

1963 г.

РАК

— Нет, пожалуй, ничего нельзя сделать.

— А посмотри — по стенкам живота тоже метастазы?

— Да вот же! Видно.

— А все-таки, если можно убрать, даже оставив метастазы, надо пробовать.

— Для чего? Химией лечить попробовать?

— Ну, конечно. Ведь химики говорят, что на метастазы иногда как-то можно подействовать, а на основную опухоль нельзя.

— Верно. Да что они знают?! Впрочем, давай попробуем. Вскроем связку, посмотрим заднюю стенку.

— Э-э! Не-е! Ни черта не выйдет.

Опухоль на ощупь, как дерево. Она переходит с желудка на поджелудочную железу. Я не чувствую границы между ними.

— Да-а! Опухоль прорастает всю железу.

— Да-а. Кранты.

— Все-таки кусочек возьмем  под микроскоп. Химики ведь дают свои снадобья в зависимости от того, какой  рак.

— Верно. Но что они знают?!

— Вот заладил. Что-то они, конечно, знают. Не один десяток лет они над этим колдуют. Что-то говорят же.

Кусочек отрезали и отправили для микроскопического исследования.

Рану быстро зашивали.

Быстро?!

Когда обнаруживаешь неоперабельный рак — руки быстро не зашивают.

Кажется, что делаешь быстро. А руки свинцовые. Мысли аморфные.

Зашиваешь.

(А может быть, это и не рак? Ну, например, туберкулёз какой-нибудь? И обсеменение по брюшине, а? А может быть, сифилис? Все бы лучше было.)

— Аня! Позвони в лабораторию.